Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара - [2]

Ментально-ценностный аспект реформ иной раз оказывается главным. Десталинизация при Никите Хрущеве уже сама по себе была реформой и создала основу для политических и экономических преобразований. В идеократии слова имеют огромное значение, и, если они меняются, начинают меняться и мозги. Поэтому, например, нельзя недооценивать усилия по подготовке новой редакции программы КПСС, работа над которой началась еще в середине 1958 года (хотя первые – отложенные – наброски были сделаны еще при Сталине, в 1947-м), или над новой версией советской Конституции: ее писали с 1962 года, в 1964-м был готов проект, предусматривавший переход от государства «диктатуры пролетариата» к «общенародному государству», а акцент делался на «всемерном развертывании демократии» и «народовластии». Группа, готовившая текст нового Основного закона, в записке, переданной в Президиум ЦК КПСС, предлагала всенародно избирать президента Союза ССР, сформировать двухпалатный парламент и учредить Конституционный суд. По воспоминаниям Федора Бурлацкого, работавшего тогда в интеллектуальной обслуге власти, Никита Хрущев возмущался: «Здесь какие-то мальчишки хотят переместить меня с поста предсовмина и назначить председателем Верховного Совета СССР» – так он воспринимал идею выборов президента. Проект, который был в результате принят в 1977 году, в этой части был несколько более сдержанным.

Дискуссии о возможности экономической реформы и подготовка общественного мнения тоже начались при Никите Хрущеве. А реализация стала возможной при Леониде Брежневе, когда Алексей Косыгин, войдя в альянс с антихрущевскими заговорщиками, понадеялся на то, что Леонид Ильич даст ему политическую крышу для перезагрузки социалистической экономики.

Дискуссия началась со статьи экономиста Евсея Либермана, опубликованной в газете «Правда» 9 сентября 1962 года. Портрет этого уже немолодого харьковского экономиста, увлеченного проблемами машиностроения и женатого на сестре пианиста Владимира Горовица, появился в журнале Time с аншлагом «Советы заигрывают с прибылью». Так бы мы перевели на «советский русский». Но более игриво и, в сущности, справедливо звучало бы: «Советский флирт с профитом». Потому что одно дело прибыль как категория из «Капитала» Маркса, другое – как скучный показатель в советском народном хозяйстве и совершенно иное – прибыль как двигатель экономической заинтересованности. В которой есть что-то глубоко несоциалистическое, даже не соответствующее «Моральному кодексу строителя коммунизма», который был принят незадолго до появления статьи.

Статья в «Правде» – не просто статья. Это почти всегда установка. Высший пилотаж – текст человека с ярко выраженными еврейскими именем и фамилией. Значит, было покровительство. Значит, наверху кто-то считал, что «так надо». Значит, экономическая реформа к тому времени перезрела, а общественная атмосфера вполне способствовала переменам. Хотя буквально через месяц после статьи состоялся Карибский кризис.

Статья в «Правде» была частью серьезной подготовки дискуссии о реформе. В 20-х числах сентября 1962-го состоялось неслучайное заседание Научного совета по хозяйственному расчету и материальному стимулированию при Академии наук СССР. И пошла-поехала дискуссия о реформе хозяйственного механизма, которая спустя ровно три года вылилась в знаменитый доклад премьера Алексея Косыгина на пленуме ЦК КПСС в сентябре 1965 года, с которого отсчитывают начало попытки реформы. Кстати, в «народе» реформу называли «либерманизацией», в чем проявлялось несколько скептически-ироничное отношение к ней.

Тем не менее именно в 1960-х на дискуссионно-реформаторской волне произошла реабилитация самих понятий «экономика» и «экономист». К людям, пытавшимся начать разбираться в реальной природе экономических процессов, уже нельзя было применить известный советский анекдот: «Папа, а кто такой Карл Маркс?» – «Это такой экономист». – «Как наша тетя Сара?» – «Нет, что ты, тетя Сара – старший экономист».

Экономисты вдруг стали востребованными. Это поняли не только представители самой экономической науки, но и заинтересованные в их работе руководители государства. И в первую очередь председатель правительства Алексей Косыгин. В мае 1968-го, набрасывая тезисы своего выступления на экономическом совещании, он записывает: «Впервые, пожалуй, вопросы экономических исследований стали занимать важное народно-хозяйственное значение… мы можем сказать, что только теперь у нас появились настоящие экономисты».

Конечно же, превращению экономики из «централизованной теологии» (авторство этого термина принадлежит основателю Высшей школы экономики Ярославу Кузьминову) в науку способствовали математические методы. Все тогда бросились в теорию оптимального функционирования – был большой соблазн выстроить идеальную работающую модель социализма. Но, сами того не замечая, возвращались к уже давно известным «буржуазным» теориям и моделям Вальраса, Парето, Бем-Баверка.

Неудивительно, что одним из «штабов» реформаторской мысли стал Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ): там шли поиски алхимической волшебной формулы всеобщей оптимизации, найти которую надеялись с помощью электронно-вычислительной техники. Но как можно было увязать друг с другом и уравновесить невероятное число материальных балансов – за 2000 отвечал Госплан СССР, за 20 000 – Госснаб, и т. д.?