Пять поросят - [52]

Началась ссора. Эмиас жутко разозлился на меня, но вынужден был признать, что я сказала правду.

Я никак не могла понять Кэролайн. Мы все отправились к Мередиту Блейку на чай, и Кэролайн держалась великолепно — болтала и смеялась. Я как дура решила, что она смирилась. Я чувствовала себя крайне неловко из-за того, что продолжала оставаться у них в доме, но Эмиас не смог бы закончить работу, если бы я уехала. Я надеялась, что, может, Кэролайн уедет. Нам всем было бы проще, если бы она уехала.

Я не видела, как она украла кониум. Я не хочу лгать и поэтому полагаю возможным, что она его украла, чтобы покончить с собой.

Но в глубине души я так не считаю. По-моему, она была из тех донельзя ревнивых, наделенных собственническим инстинктом женщин, которые ни за что не выпускают из рук того, что, по их мнению, им принадлежит. Эмиас был ее собственностью. Ей было легче, мне думается, его убить, нежели отдать целиком и навсегда другой женщине. По-моему, она тогда же и решила его убить. И лекция Мередита о качествах кониума только помогла ей заполучить средство для выполнения того, что она давно задумала. Она была злая и мстительная женщина и умела сводить счеты. Эмиас с самого начала знал, что она опасный человек. Я же этого не знала.

На следующее утро у них с Эмиасом состоялась финальная сцена. Большую часть их разговора я слышала, сидя на террасе. Эмиас держался превосходно — был терпелив и спокоен. Он умолял ее быть разумной. Сказал, что любит ее и ребенка и всегда будет любить. Сделает все возможное, чтобы обеспечить их будущее. Потом разозлился и заявил:

— Пойми, я намерен жениться на Эльзе, и ничто не помешает мне осуществить это намерение. Мы с тобой всегда считали возможным предоставлять друг другу свободу. Наступает минута, когда такая свобода нужна.

— Поступай как хочешь, — сказала ему Кэролайн. — Я тебя предупредила.

Произнесла она эти слова тихо, но в ее голосе звучала какая-то странная нота.

— Что ты хочешь этим сказать, Кэролайн? — спросил Эмиас.

— Ты принадлежишь мне, и у меня нет желания отпустить тебя на все четыре стороны, — сказала Кэролайн. — Я скорее тебя прикончу, нежели отдам этой девчонке…

Как раз в эту минуту на террасу вышел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Я не хотела, чтобы он услышал их разговор.

Затем на террасе появился и Эмиас и сказал, что пора приниматься за работу. Мы вместе отправились в Оружейный сад. Он молчал. Сказал только, что Кэролайн ничего и слышать не хочет — но, ради бога, не будем сейчас об этом говорить. Он хотел сосредоточиться на своей работе. Еще день, сказал он, и картина будет закончена.

— И это будет лучшая из моих работ, Эльза, — добавил он, — даже если за нее придется платить слезами и кровью.

Чуть позже я пошла в дом за пуловером. Дул холодный ветер. Когда я вернулась обратно в сад, там была Кэролайн. Наверное, приходила в последний раз умолять его. Филип и Мередит Блейки тоже были там. Именно в эту минуту Эмиас сказал, что хочет пить, что его пиво стало теплым.

Кэролайн обещала прислать ему пива со льда. Сказала она это вполне естественно, почти дружеским тоном. Она была актрисой, эта женщина. Должно быть, уже решилась.

Минут через десять она принесла пиво. Эмиас писал. Она налила пиво в стакан, поставила у него под рукой.

Мы на нее не смотрели. Эмиас был увлечен работой, а я обязана была сидеть неподвижно.

Эмиас выпил пиво, как всегда, залпом. — Затем, скорчив гримасу, сказал, что пиво противное, но холодное.

И даже когда он это сказал, у меня не возникло ни тени подозрения. Я только засмеялась: «Гурман!»

Увидев, что он все выпил, Кэролайн ушла.

Прошло, должно быть, минут сорок, когда Эмиас пожаловался на ломоту и боль в суставах. Наверное, подхватил ревматизм, заметил он. Эмиас не выносил болезней и не любил о них говорить. Спустя минуту он весело заключил: «Возраст дает себя знать. Смотри, Эльза, ты соединяешь свою судьбу со стариком». Я засмеялась, хотя заметила, что он с трудом двигает ногами и раза два скривился от боли. Мне и в голову не могло прийти, что это вовсе не ревматизм. Потом он подвинул скамейку и полулег на нее, время от времени протягивая руку, чтобы сделать мазок на холсте то в одном месте, то в другом. Он часто так поступал, когда писал. Сидел, поглядывая то на меня, то на холст. Порой так бывало с полчаса. Поэтому такое поведение не вызвало у меня удивления.

Мы услышали гонг к обеду, но он сказал, что не пойдет. Останется в саду — есть он не хочет. Это тоже было привычным, да и не хотелось ему сидеть с Кэролайн за одним столом.

Говорил он тоже странно — словно ворчал. Но и это не было необычным — так он говорил, когда ему в картине что-то не нравилось.

За мной зашел Мередит Блейк. Он заговорил с Эмиасом, но Эмиас лишь что-то хмыкнул в ответ.

Мы вдвоем направились к дому, оставив Эмиаса в саду. Оставили одного — умирать. Я никогда не видела, как люди болеют, не разбиралась в этом, думала, что на Эмиаса нашло дурное настроение. Если бы я знала… Если бы поняла… Быть может, врач еще мог его спасти… О господи, почему я не… К чему теперь об этом думать? Я была слепой дурой. Слепой глупой дурой.