Пять моих собак - [16]
– Мушечка! – радостно вскрикнул Андрейка.
– Я могла не пустить? – возбуждённо шептала Хая Львовна. – Вернулась, только вы уехали. Плачет возле двери, как всё равно ребёнок, виданное ли дело… Что, у меня нет сердца? Фридочка сказала: раз убежала от первой хозяйки, значит, та ей не хозяйка. А тут приехала ОНА… – Хая Львовна выразительно кивнула на Каречкину стену. – Ну, я и заперла её к вам, чтобы тихо, без шума.
Всё было ясно: кто «она», кто «её», куда «к вам»…
А между тем белый барашек выпрыгнул из чёрной ушанки на пол. И не только выпрыгнул, тут же напустил лужицу. И не только напустил, звонко тявкнул: к нему, ощерившись, как при виде крысы, медленно и грозно подходила Муха.
– Ох! – испугался Андрейка. – Они подерутся? Нет, они не подрались.
Сначала Муха долго и презрительно обнюхивала щенка, от головы до куцего хвостика; он стоял, растопырив высокие белые лапки, млея не то от страха, не то от восторга. Потом Муха отошла в сторону и вдруг легла на пол. Не просто легла, а как-то вызывающе развалилась, открыв брюшко, словно приманивая барашка. А сама внимательно, выжидающе смотрела на него.
Барашек постоял, подумал. Боком, боком, какими-то кругами начал двигаться к Мухе. Присел. Снова подумал. Тявкнул. И не успели мы с Андрейкой опомниться, скакнул, привалился к Мухиному брюху туловищем и, перебирая лапками, словно котёнок, стал искать соски!
Это было удивительное зрелище.
Муха, старая, не отличавшаяся добротой чёрная Муха, давным-давно забывшая о собственных щенках, ласкала и вылизывала маленького белого приёмыша. А тот играл с ней, кусал, тёрся об её шерсть.
– Проблема… – сказала я. – Что же, опять у нас две собаки? Не знаю, как посмотрит на это Каречка.
Андрейка не ответил. Заворожённый, просидел он до позднего вечера над Мухой с приёмышем. Его тайная надежда сбылась!
Каречка посмотрела на собачий вопрос неожиданно легко.
Она как-то помягчела за время эвакуации. Стала гораздо терпимее, снисходительнее. А может быть, просто была рада вернуться домой?
В первый же вечер, она сама пришла к нам и долго, умиляясь, просидела над Мухой с Мартиком. Мы получили щенка в день Восьмого марта, потому и назвали его так.
Мухе было неудобно лежать с приёмышем на полу. Она поднималась, снова ложилась, наконец, подтащила ушанку, пристроила между лапами, но Мартика в неё не пустила. Тогда Каречка сама, по собственной инициативе, пошла и принесла круглую картонку из-под шляп. Андрейка постелил в неё рваную фланелевую рубашку, Муха тотчас впрыгнула, улеглась. Мартик, грустно постояв с торчащим ухом, тоже одолел стенку, и получилась новая большая чёрная ушанка: Муха свернулась клубком, а внутри уютно лежал белый барашек. Так они и заснули.
И тем не менее нам пришлось вернуть моей подруге Мартика! Вернуть с извинениями и просьбой продать или подарить кому-нибудь другому.
Почему?
Да потому, что Муха так и не прижилась у своей старой хозяйки!
Несмотря на то что мы несколько раз строго и непреклонно отводили её к ней, стерегли свой дом, не открывали дверь, она неизменно, при первой возможности, удирала к нам.
Терпеливо, часами, ждала Муха нашего прихода, если мы уходили, и умудрялась тайком проникнуть в нашу комнату. В какой восторг приходил при этом Мартик! Они катались с Мухой по полу, он лизал её, а Муха любовно и старательно вылизывала его.
Андрейка бывал доволен не меньше Мухи. А я… Не могла я по-прежнему позволить себе роскошь держать двух собак! Щенок был ещё молод, легко привык бы к новым владельцам.
К тому же Мухина старая хозяйка обиделась на нас за то, что мы якобы переманиваем её Трильби. С каждым днём всё суше, холоднее встречала она меня или Андрейку, когда мы возвращали Муху. И под конец, выставив на лестничную площадку Мухин ящик с подстилкой, не вышла вовсе, велев передать через соседей, что отказывается от «непокорного животного» навсегда.
Мухе того и надо было!
Очень довольная прибежала она за Андрейкой к нам домой и стала весело лизаться с Мартиком.
Не буду рассказывать, как переживал Андрейка необходимость расстаться с Мартиком. Но его, как и меня, слишком тронула привязанность Мухи. Сын согласился оставить её, а Мартика вернуть.
В конце концов, не всё ли равно, кто у тебя живёт – породистый пёс или простая, но преданная, умная дворняжка?
БОБКА
Новая собака появилась только через два года, после смерти дожившей до глубокой старости Мухи. Война уже кончилась, радостные слова «мир» и «победа» звучали в каждом доме. В нашу семью тоже пришло долгожданное счастье – вернулся Вася.
Новый пёс был прямым родственником Мартика, сыном той же Флёрки, только нечистопородным. Нас это ничуть не смущало: подумаешь, важность!.. Стройный, лёгкий, с подвижными ушками и тёмным пятном у глаза, азартный месячный фокстерьерчик приехал от моей подруги в той же чёрной старой ушанке, что и Мартик.
– Ну и собака!.. – протянул Вася, когда Андрейка, вынув щенка из ушанки, поставил на пол. – Он же голый какой-то весь…
– Голый? – возмутилась я. – К твоему сведению, шерсть у гладкошёрстных фокстерьеров и должна быть короткая!
Щенок смотрел на Васю строго, подвернув коричневое ухо; потом скакнул всеми четырьмя лапками и стал обнюхивать его ботинок.
