Пять моих собак - [12]
Андрейка не ответил.
Где-то на путях вскрикнул паровоз. Пахнуло шлаком и гарью. Залязгали, сдвигаясь, пустые платформы. С трудом втиснулись мы с сыном в переполненный, душный вагон…
МУХА
В Москве нас ждала нелёгкая жизнь.
Она измерялась от сводки до сводки Совинформбюро, от полученного с фронта письма до нового письма.
Мы с Андрейкой жили так: я училась в институте, там же и работала, сын ходил в школу. Приходилось нам и голодать. Кто же ел вдоволь в те суровые годы? Скромного карточного пайка еле хватало на двоих…
Каречка из нашей квартиры эвакуировалась в Ташкент, Хая Львовна поступила на швейную фабрику, гладила шинели, а её дочка Фрида стала милиционером – худенькая, большеглазая девочка в перетянутой ремнём гимнастёрке.
Мы с Хаей Львовной вместе топили в кухне печку, вместе ходили в бомбоубежище, сообща варили выращенную на огороде картошку (всем москвичам в то время давали огороды).
И всё-таки наша с Андрейкой жизнь не обошлась без собаки.
Вероятно, эта собака и не пристала бы к нам в мирное время. А тут…
Каждый день в один и тот же час у нашего окна появлялась чёрная тонконогая собачонка с остренькой умной мордой, наверно помесь дворняжки и пинчера.
Встав на задние лапки, она поднимала передние и начинала быстро-быстро перебирать ими, словно барабанить, прося поесть: обычно мы сидели в этот час за столом. Андрейка бросал в окно картофельные очистки, иногда, если оставалось, ставил на подоконник суп в консервной банке.
Собачонка моментально вскакивала на подоконник, вылизывала банку, тоненько, благодарно тявкала и исчезала.
Андрейка узнал: она прибегает к нам из дома в переулке, её хозяева эвакуировались.
Так продолжалось довольно долго.
Бывали дни, когда Муха – мы прозвали собачонку за тонкие лапы и чёрный цвет Мухой – не приходила вовсе.
Иногда прибегала в течение целой недели с поразительной точностью. Если не заставала нас, терпеливо ждала, поскуливая, сидя, даже лёжа на земле у подоконника.
Но вот подошла осень. Мы стали открывать окно реже и реже. А Муха прибегала чаще и чаще; как-то, увидя её за окном мокрую и дрожащую, потому что лил холодный дождь, Андрейка попросил:
– Давай пустим Муху погреться? Ненадолго, а?
– Как Тобика? – спросила я. – Ты помнишь? Сын помрачнел, но повторил:
– Ну же, мама… Она дрожит вся. И не уходит.
Муха вошла к нам очень смело, как к себе домой. Сразу пофырчала на заглянувшую в дверь Хаю Львовну, поскребла зачем-то когтями у порога и тщательно обнюхала плинтусы, щели в полу. Потом легла посреди комнаты, откинув набок остроносую чёрную голову.
Она, видно, ждала: насовсем пустили или сейчас прогонят?
Андрейка бросил ей чёрный сухарь, Муха жадно полизала сухарь, но грызть не стала, а, прикрыв лапой, держала возле себя. Это удивило меня.
– Что ж ты, дурочка? – сказала я. – Значит, не голодная? Ну уж извини: разносолов сейчас нет, сами с каши на картошку перебиваемся…
Муха опять лизнула сухарь и сгребла под брюхо. Пролежала она у нас часа полтора, явно наслаждаясь теплом, поворачиваясь с боку на бок, обсыхая – я как раз топила печурку. Потом вдруг вскочила, сцапала острыми белыми зубами так и не съеденный сухарь и стала проситься гулять, заскулила. Мы выпустили Муху, заперли дверь и вскоре легли спать. Но заснуть нам в этот вечер спокойно не удалось.
Часов в одиннадцать я услышала за входной дверью странные звуки. Кто-то настойчиво и осторожно царапал клеёнчатую обивку, словно котёнок попискивая или мяукая. Вот напасть!
Пришлось мне встать, зажечь коптилку и пойти в переднюю. Каково же было моё удивление, нет, возмущение, когда я открыла дверь и пятно света упало на порог. За порогом, на серой каменной ступеньке, лежал… маленький чёрный щенок. А рядом с ним, поджав тонкую лапку, сидела совершенно мокрая Муха.
– Мама, что там? – спросил из тёмной передней Андрейка.
– Не было печали! – сердито ответила я. – Уходи в комнату и не напускай холода. Муха явилась и приволокла откуда-то щенка…
– Щенка? Какого? Ой, мама…
Андрейка как был, в трусах и наброшенной Васиной фуфайке, выскочил из передней и присел над щенком. Это был ещё полуслепой, жалкий, коротконогий уродец.
– Что же, мы так и будем здесь мёрзнуть? – Я приготовилась втолкнуть сына в переднюю и захлопнуть дверь.
Но что-то беспомощное и отчаянное в глазах Мухи остановило меня. Глаза были покорные и в то же время умоляющие.
– Не можем мы заниматься благотворительностью по отношению… по отношению к животным в такое время!
Мне пришлось посторониться: Андрейка бережно, на ладонях, уже вносил крошечного уродца, а за ним, высоко поднимая лапки, словно боясь наследить, кралась Муха.
– Мама, мамочка, хоть на один денёк! – зашептал Андрейка. – Куда же их гнать? Там ведь дождь со снегом. Я положу его в папин ящик от инструментов… Вот эту тряпку ещё…
Одной рукой придерживая щенка, Андрейка торопливо рылся в шкафу, стоявшем в передней.
Через десять минут ящик от инструментов перекочевал к нам в комнату, и Муха, старательно утоптав тряпку, легла, пристроив возле себя щенка. Он зачавкал, засосал, а я подумала: «Уж не ему ли сберегала Муха сухарь?.. Куда там, вряд ли и кусать может, зубов, наверно, ещё нету…» И погасила коптилку.
