Пять лет замужества. Условно - [14]

Люся же шла по улице, разинув рот – то в одну сторону посмотрит, то в другую, то обернётся, а то и поздоровается с незнакомым человеком по старой привычке. «Машин-то, машин! – удивлялась про себя Подлипкина. – Не то что у нас в Бобрыкино – одна „Волга“ товарища Затикова. А тут их как муравьёв в муравейнике – видимо-невидимо! Толкаются, вперёд лезут, прямо как люди на вокзале!

Особенно впечатлила Люсю мигающая реклама: «Казино. Без проигрыша», «Восьмёрочка. Самые низкие цены», «Аптека: уценка стимулирующих препаратов для мужчин», «Магазин. Продовольственная авоська»... Вот бы нам такую картинку на «Дымину», мечтала Люся, мы б ее, конечно, утром выключали, а то что это за расточительство такое!

Озадачила её одна престранная вывеска: «Булочная „ГАДЮША“. Что это за „гадюша“, задалась вопросом Люся, и до того ей стало интересно, отчего булочную так чудно назвали, что она зашла внутрь и спросила у полной чернобровой продавщицы, предварительно поздоровавшись, почему это „Гадюша“ называется „Гадюшей“?

– Дак первая ж буква развалилась! Кто-то булыжник швырнул ночью, всё никак исправить не можем!

– А какая первая буква была?

– «В». Вообще-то булочная называется «Вадюша» – это наш директор её в свою честь назвал. Его Вадимом зовут. Да, – растолковывала она, – А хулиганы ночью булыжником шваркнули... Да так удачно, что получилось «Гадюша», – прошептала чернобровая продавщица, и тело её затряслось от хохота.

Ходила Люся, знакомясь с окраиной столицы до обеда, и всё ей тут нравилось, казалось намного веселее, чем в Бобрыкино, где кроме неё да господина Затикова не встретишь ни одной трезвой физиономии. И дома большие, высокие, и народу много, и вывески красивые, как фонарики на ёлке в доме культуры, что в районном центре построили лет двадцать назад – каждый день тебе Новый год, – размышляла Люся, и вдруг её осенило, что обратно домой она не поедет, а тут останется.

– Нужно найти работу и угол, у Клавдии Павловны жить осталось три с половиной дня, потом к ней внук приедет, а я окажусь на улице. Надо о себе позаботиться, – проговорила она вслух довольно громко – так, что толстая тётка в сером пальто и с огромным, обтянутым чёрной бархатной бумагой ободком на голове с золотой пряжкой, позаимствованной с солдатского ремня, остановилась и, в упор глядя на Подлипкину, произнесла загробным голосом:

– Все в этом городе с ума сошли. Ходят – сами с собой разговаривают. Ой, не приведи Господи вот так ходить и на всю улицу с собой трепаться!

– Здравствуйте! – ещё громче и со всей выразительностью, на какую была способна, проговорила Люся.

– Ку-ку, – прошептала тётка и сорвалась с места, как ошпаренная.

– Ну никто не здоровается! Надо же! Наверное, уже не модно, – буркнула себе под нос Людмила, и ноги её сами привели на местный рынок. – Вот где нужно работу искать! – воскликнула она и, окрылённая, ринулась в рыбный отдел.

Но ни в рыбном, не в молочном, ни в кондитерском, ни в мясном, ни в каком-либо другом отделе в Люсе Подлипкиной никто не нуждался – никому не нужна была девушка без московской прописки и без жилья, да ещё в придачу и подозрительного вида – с раскрытым ртом и то и дело дёргающейся щекой. Та же участь поджидала её и на вещевом рынке – тут продавцы тоже от неё шарахались, мотали головой в знак того, что им никто не нужен. Наконец Люся, совершенно разочарованная огромным городом, где никто не здоровается и не нуждается в ней как в рабочей силе, уже собираясь выходить, узрела аппендиксный коридорчик, присоединённый к узкому проходу, соединяющему вещевой рынок с рынком продуктовым. Узрела и поняла, что это её последняя надежда, спасительная соломинка, за которую надо ухватиться и держаться, пока тебя не вышвырнут вместе с соломинкой.

Именно в этот момент, момент отчаяния и безысходности, Людмила Подлипкина и предстала перед нашей героиней в то самое хмурое мартовское утро в бежевом прорезиненном плаще с навесной кокеткой, какие были очень распространены в пятидесятые годы прошлого столетия. После того как Люся заявила, что ей нужен вовсе не хлопковый лифчик с широким кружевом, а работа, Анфиса не стала сразу отказываться от девицы из Бобрыкино, а всмотревшись в неё повнимательнее, спросила:

– Что ж ты делать умеешь?

– Много чего! Возьмите, не пожалеете! Только мне жить негде и денег почти нет, но я отработаю. Всё отработаю, не сомневайтесь!

Анфиса интуитивно почувствовала, что провинциальная девица может ей быть полезной – она сразу распознала в ней какую-то нечеловеческую, даже, пожалуй, собачью преданность и поразительную готовность выполнить всё, что она ей не скажет, а главное – так это то, что девица всегда будет относиться к ней с глубочайшим почтением что ей в голову не придёт считать себя ровней Анфисе. Разгадав таким образом Люсину наивную натуру, Распекаева сделала вывод, что из всего этого можно извлечь немалую выгоду. К тому же наша героиня переживала тогда не лучшие времена – её тётушка (ныне почившая) два месяца назад взгромоздилась на стремянку, чтобы достать с антресолей шляпку, да то ли неудачно её установила, то ли стремянка уже была стара, но завершилась эта идея со шляпкой крайне плачевно – Варвара Михайловна покачнулась, взвизгнула от испуга и неожиданности и, не успев как следует вздохнуть, рухнула на блестящий дубовый паркет «ёлочкой», которым всегда очень гордилась. Результатом лазания за шляпкой явился перелом тазобедренного сустава. Тётка, не привыкшая к боли, выла теперь целыми днями, требовала повышенного внимания со стороны племянницы. Племянница же по причине крайней занятости продажей лифчиков и трусов на крытом и бестолковом рынке на окраине города склонила свою бывшую опекуншу нанять сиделку.