Пять историй болезни - [76]

Затем он продолжил, спрашивая, не потому ли просто он не принял решения в то время, когда был влюблен в свою даму, что помеха той любви в лице отца не могла сравниться в тот момент с любовью к отцу. Я ответил, что было вряд ли возможно разрушить человека заочно. Такое решение могло возникнуть, если бы желание, против которого он протестовал, появилось бы тогда в первый раз; в то время как фактически оно долгое время подвергалось вытеснению, по отношению к нему он не мог бы организовать свое поведение иначе, чем он это делал, и оно было, следовательно, защищено от разрушения. Это желание (избавиться от отца, как представляющего собой помеху) должно брать начало в то время, когда обстоятельства были другими – может быть, в то время, когда он не любил своего отца больше, чем человека, которого он сладострастно желал, или когда он не был способен принять ясного решения. Это должно было иметь место в его раннем детстве, перед тем как он достиг шести лет и перед тем как его память стала сознательной; и вещи могли с тех пор оставаться для него неизменными. На этом этапе наша дискуссия прервалась ввиду окончания времени сессии.

На следующей сессии, седьмой по счету, он опять вернулся к этому предмету. Он заявил, что не может поверить, даже предположить такое желание, направленное против отца. Он запомнил рассказ Садерманна, продолжил он, который произвел на него глубокое впечатление. В этом рассказе фигурировала женщина, которая, сидя у постели больной сестры, почувствовала желание, чтобы ее сестра умерла, так как тогда она могла бы выйти замуж за ее мужа. Женщина потом совершила самоубийство, полагая, что недостойна жить, будучи виновной в такой подлости. Он может это понять, сказал он, и если бы у него были те мысли, то ничего, кроме смерти, он не заслуживал бы. Я заметил, что нам хорошо известно, что пациенты получают определенное удовлетворение от своих страданий, так что на самом деле они в некоторой степени сопротивляются собственному выздоровлению. Он никогда не должен упускать того обстоятельства, что такое лечение, как это, сопровождается постоянным сопротивлением. Мне следовало повторно напомнить это ему.

Затем он продолжил, сказав, что хотел бы поговорить о преступной акции, в авторе которой он не узнает себя, хотя достаточно ясно припоминает себя делающим это. Он процитировал Ницше: «“Я сделал это”, – говорит моя Память. “Я не мог этого сделать”, —говорит моя Гордость и остается непреклонной. В конце концов Память уступает». «Вот, – он продолжил. – Моя память здесь не уступила». – «Это потому, что вы получаете удовольствие от ваших самоупреков, являющихся средством самонаказания». – «Мой младший брат – я действительно очень люблю его теперь, и именно теперь он является причиной моего великого беспокойства из-за того, что он хочет сделать то, что я рассматриваю как нелепую вещь; до настоящего времени я думал о том, что собираюсь убить человека, с тем чтобы предотвратить его бракосочетание – ну, мой младший брат и я обычно много боролись в детстве. В то же время мы очень любили друг друга и были неразлучны; но меня прямо переполняла зависть, так как он был сильнее меня и выглядел лучше меня и, следовательно, был фаворитом». – «Да, вы уже дали мне описание сцены с завистью в связи с фройляйн Линой». – «Очень хорошо, затем в некоторой такой же ситуации (это определенно было перед тем, как мне исполнилось восемь, так как я не ходил еще в школу, а в школу я пошел с восьми лет) вот что я сделал. У нас обоих были обычные игрушечные ружья. Я зарядил свое шомполом и сказал ему, что если он выглянет из-за бочки, то кое-что увидит. Потом, когда он выглянул, я нажал на спусковой крючок. Я попал ему в лоб, и он не обиделся; а я, на самом деле, сделал ему очень больно. После этого я был почти вне себя, я бросился на землю и спрашивал себя, как только мог я сделать такую вещь. Но я сделал это».

Я воспользовался моментом провести свое толкование. Если он сохранил воспоминание о такой чуждой для него акции, как эта, он не мог бы отрицать возможность чего-то подобного, о котором он совершенно забыл, случившегося в более ранние годы в отношении его отца. Затем он заявил мне, что он осознавал себя чувствующим другие мстительные импульсы, в этот раз в отношении дамы, которой он так много восхищался и чьего образа он рисовал яркую картину. Могло быть правдой, что она не могла любить легко; но она сохраняла всю себя для одного человека, которому однажды она стала бы принадлежать. Она не любила его. Когда он стал осведомлен об этом, у него в мыслях оформилась сознательная фантазия о том, что он очень разбогател и женился на другой и затем бы дал той даме знать об этом, для того чтобы ранить ее чувства. Но здесь его фантазия разбивалась из-за того, что он был вынужден признаться себе, что другая женщина, его жена, ему совершенно ни к чему; затем его мысли спутывались, и, наконец, становилось совершенно ясно, что эта другая женщина должна была бы умереть. В этой фантазии, так же как и в случае с братом, он узнавал качество малодушия, которого он особенно страшился. (Это его качество найдет объяснение позже.)