Пять имен. Часть 1 - [25]

— Обнялся с ней и говорит — жрать ее будет.

— Да не жрать, дурак, а жечь!

— Это я дурак? А ну повтори, завтрак Одноногого!

— Это я завтрак Одноногого? Урод, люди, посмотрите на него, это же урод! Он же гаммы, не сфальшивя, пропеть не умеет, а туда же — обзываться!

— Большеротый, давай сюда яйца, придурок!!!! Что ты с ними обнялся, как девственник с первой кладкой, ты же всех детей подавишь, бедных!

— Не тронь! Уб-бью!

— Маэстро, ну, хоть вы ему скажите!

Зажимаю уши, закрываю глаза. Как всегда, когда на репетициях перед концертами стоит галдеж, глубоко вздыхаю… А потом, во всю мощь своих легких: "ХОООООООООООР! МОЛ-ЧАТЬ!!!"

Воцаряется восхитительная звенящая тишина.

Открываю глаза. Обвожу взглядом хор. Даааааааа, могу еще крикнуть, когда надо… некоторые альты послабее даже присели…

Ищу глазами Вва Сухорукого. Он, конечно, мерзавец, но осведомленнее него никого нет в Хоре. Если нужны не домыслы, а проверенная информация, ничего не поделаешь — приходится звать Сухорукого. Он у нас — четвертая власть. Это, если считать, что Большая Белая — первая, Одноногий и Ночные Летуны — вторая, а я — третья.

— Сухорукий, что здесь творится?

— Большеротый не отдает кладку в инкубатор, Маэстро. Я думаю…мы думаем, что у него получились неправильные яйца. Вот он и не хочет, чтобы кто-то видел.

Сухорукий докладывает четко, но в его выпуклых глазах — удовлетворение. Ну, конечно, у него у самого яйца всегда — отборные. Охотник он никакой, поет громко, но фальшиво, в слабеньком речитативчике путается, зато Родитель — каких поискать. И дети все в него — бесталанные, склочные и живучие. Воспитатели шутят, что их смело можно во владениях Одноногого выгуливать — и ничего им не будет. Не берет их Одноногий. Брезгует, что ли?

Смотрю на угрюмого Вва Большеротого. И впрямь, привязал к поясу мешочек с яйцами. Отсюда и не разглядишь — правильные или неправильные. Но, наверное, неправильные, иначе с чего бы он так развоевался?

— Большеротый, — говорю устало, — дай сюда кладку, пожалуйста. Ничего не будет с твоими драгоценными яйцами, их просто положат в инкубатор.

Молчит. Мотает говоловой и молчит.

— Большеротый! — повышаю я голос, но в глубине души знаю, что он не отдаст. На Большеротого кричи — не кричи, ему все равно. И в детстве такой же был упертый. Я ему «ля», а он поет «до». Я «ля», он «до»… так до сих пор и поет «до» вместо «ля», хорошо, хоть голос у него негромкий, не как у Сухорукого.

— Большеротый, — повторяю я уже просто для проформы, — Во имя Большой Белой, отдай кладку, что ты, в самом деле, как…как…

— Как самка, — услужливо подсказывает Сухорукий, и, сообразив, ЧТО он ляпнул, цепенеет. Сейчас его будут убивать, и никто, никто его не защитит. Потому что — это знает любой свежевылупившийся детеныш — даже смерть — недостаточно строгое наказание за такое оскорбление.

— Ну все, — шепчет кто-то из Хора, — допрыгался, голубчик. Сейчас Большеротый из него сделает…завтрак Одноногого.

Хор, как одно существо, затаил дыхание и ждет реакции Большеротого. А Большеротый вдруг ухмыляется:

— Как самка, говоришь? Ну-ну… А ты ее видел, эту самку?

Идиотский вопрос. Самок не существует. Как не существует ангелов, жизни после смерти и спасения от Одноногого — если он тебя уже схватил за задницу. Мой собственный учитель, Маэстро Коа-Камень рассказывал, что самки — это такие мерзкие монстры, которые вымерли тысячу тысяч сезонов назад из-за того, что прогневали Большую Белую. От них осталось одно только слово, да и то в приличных Хорах обычно не употребляется. Особенно в пристутствии Младших.

Между тем, с Большеротым надо что-то делать. Яйца он не отдает — это раз. Яйца явно неправильные — это два. На заявление Сухорукого, считай, не отреагировал, как будто его не смертельно оскорбили, а спросили который час. Это три. По отдельности оно, может быть, звучит не так уж и страшно. Но все вместе это — бунт. А бунтарям не место в Хоре, даже если после этого нам всем предстоит стать завтраком Одноногого.

— Хоооооооооооор! — кричу я. — На суд стано-вись!

Хор быстро выстраивается полукругом. Вва Сухорукий, который, кажется, только сейчас понял, что убивать его не будут, вприпрыжку бежит на свое место. Вва Большеротый стоит посреди площади — очень спокойный. Кажется, его не пугает то, что сейчас произойдет.

— Восьмой лирический баритон, Вва по прозвищу Большеротый, — ох, как мне не хочется это делать, — возраст — четыре сезона, основное занятие — охотник, обвиняется в попытке сокрытия неправильных яиц, в несоблюдении правил Хора и законов природы, да хранит их Большая Белая, а также в бунте и отсутствии чувства здоровой гордости. К какому наказанию следует приговорить Вва Большеротого? Альты?

— К изгнанию — ангельскими голосами стройно отвечают альты

— Баритоны?

— К изгнанию

— Басы?

— К изгнанию

Вопрос решен, как всегда — единогласно.

— Хооооооооооор! Разойдись!

Полукруг распадается, нас обступают.

— Извини, Вва, — говорю я. — Хор — это единое существо. А ты нарушаешь.

— Вы меня простите, Маэстро, — отвечает он. — Я бы и так ушел. Мы все равно собирались.

— Мы?! — я в ужасе. За что, Большая Белая?! Кого он уведет с собой, этот ненормальный, кого еще лишится несчастный Хор???