Пять экспонатов из музея уголовного розыска - [37]

Он усмехнулся.

- Честное слово дворянина вас устроит?

- Нет, разумеется.

- А честное слово гражданина-труженика Российской республики, который только из-за болезни не участвовал в штурме Зимнего?

- Мне нужны доказательства.

- Ну что ж, тридцать тысяч стоят того.

- Я тоже так думаю.

- Собственноручная записка Пушкина, запечатанная этим перстнем вас устроит?

- Безусловно, ежели, понятно, эксперт подтвердит подлинность этой записки. Согласны?

- А почему бы и нет?

- Тогда оставьте мне записку и перстень. Послезавтра я дам вам окончательный ответ. Тогда же сможете получить деньги.

- Тридцать тысяч золотом?

- Тридцать тысяч золотом.

- Как ни странно, но вы производите впечатление порядочного человека, - сказал он. - Наверное, я даже был бы способен поверить вам на слово. При определенных гарантиях, понятно…

- Весьма польщен.

Несмотря на комплимент, перстень он отдать отказался, но записку оставил. Чувствовалось, что автографами Пушкина он особо не дорожит: дескать, бумага - она и есть бумага, кто бы на ней ни писал: писарь, поэт или чиновник. В записке было всего несколько слов, написанных по-французски нервным и торопливым почерком: «Partie remise je vous previen-drai». Почерк в записке мне показался очень похожим на почерк Пушкина, но специалистом в этой области я, конечно, не был.

Вот тогда-то я и просидел всю ночь, читая и перечитывая вот эту отцовскую тетрадь.

Достоверного описания перстня Пушкина, как я уже вам говорил, не было. Однако большинство сходилось на том, что в кольце находился изумруд или другой камень зелёного цвета. Что именно было вырезано на камне, отец так и не узнал. Вначале Петр Никифорович предполагал, что в перстень Пушкина вставлена греческая гемма V-IV века до нашей эры.

Позднее Петр Никифорович склонялся к тому, что интальо в перстне Пушкина скорей всего восточной работы и выгравировано, по-видимому, в эпоху Древнего Рима, когда резчиками гемм чаще были рабы из восточных стран.

Впрочем, Петр Никифорович не исключал и того, что интальо Пушкина сделано в XVII или даже XVIII веке, когда многие резчики подражали древним образцам, а некоторые и специально вводили в заблуждение ценителей этого тонкого и трудоемкого искусства.

Почти в каждой строчке записей отца о гемме Пушкина встречались слова «возможно», «вероятно», «видимо», «предположительно», «не исключено», «по-видимому», «скорей всего», «можно допустить»… Короче говоря, основываться на этом было трудно.

Другое делю записка. Тут мне повезло значительно больше. Ссылаясь на Александру Осиповну Смирнову-Россет, отец утверждал, что такая записка, запечатанная перстнем-талисманом, действительно существовала. Смирнова ему говорила, что секундантом Пушкина должен был быть её брат, Клементий Осипович Россет. Но накануне дуэли Пушкин заехал к нему и, не застав дома, оставил записку на французском языке: «Дело отложено, я вас предупрежу». Однако дуэль всё-таки состоялась…

По мнению Жуковского, на которого ссылалась Смирнова, Пушкин специально хотел ввести в заблуждение Россета, опасаясь, что тот может рассказать о готовящемся поединке ему, Жуковскому, или Вяземскому, а они, конечно, предпримут всё возможное, чтобы помешать дуэли.

Таким образом, документ, который мне оставил человек в кожанке, являлся серьезным доказательством подлинности перстня. Очень серьезным, если… К этому «если» сводилось все: действительно записка написана рукой Пушкина или это фальсификация?

Узнав о моей беседе с человеком в кожанке, Усольцев вышел из себя. Как я мог пойти на соглашение с жуликом? Подобных прохвостов надо немедленно расстреливать, а не тратить на них государственные деньги. И с такими беспринципными интеллигентами, как я, тоже не следует церемониться. В кутузку их сажать надо!

Евграф бушевал не меньше часа, а потом спросил у меня:

- Выходит, эксперта искать надо?

В Москве середины восемнадцатого года отыскать эксперта по графической экспертизе было не так-то просто. Евграф побывал и в МЧК, и в Московском уголовном розыске, но эксперта всё-таки нашёл, этакого сухонького старичка, который некогда подвизался при коммерческом суде или еще где-то.

Старичок часа полтора поколдовал над запиской и образцами почерка Пушкина, а затем дал категорическое заключение: подлог.

Василий Петрович допил уже успевший остынуть в кукольной фарфоровой чашечке черный кофе и сказал:

- Гость в кожанке во Втором доме Советов больше не появлялся. Видимо, моё решение его не интересовало. Он как в воду канул, лишив меня горького удовольствия сказать ему всё, что я о нём думаю. Но наши дороги вновь пересеклись, на этот раз уже в Киеве, куда я выехал вместе с Усольцевым в августе 1919 года, в самый разгар гражданской войны.

Нам было поручено разыскать хранившийся некогда в киевском царском дворце знаменитый альбом с 15 картинами Рембрандта, не менее знаменитый крест Сергия Радонежского, которым тот, по преданию, благословил на битву с Мамаем Дмитрия Донского, а также, как гласила инструкция, «принять необходимые революционные меры» к охране исторических памятников, в том числе Владимирского собора, средняя часть которого была расписана известным художником Васнецовым.