Пядь земли - [27]

— Спасибо на добром слове, спасибо… дай бог, чтобы все исполнилось, как вы пожелали, — говорит мать, вытирая глаза; губы ее дрожат от волнения, словно ее, а не Марику пришли сватать.

И не только мать — всех растрогала речь Яноша Багди. Даже второй сват ни слова не может вымолвить, разинул рот, будто карась на сковородке. Но в конце концов опомнился Лайош и сразу к столу пошел, уселся.

— Будем как дома, стало быть, — говорит он со смехом. Потирает ладонью подбородок — прямо заливается. То тоненько смеется, будто поросенок повизгивает, то хрипло, будто старый боров хрюкает. А в горле у него бурлят, наружу просятся самые что ни на есть развеселые песни.

Однако все пока что идет чинно. Сваты за столом недолго сидят; попробовали вино, пироги и уже поднимаются: пора в правление идти, помолвку записывать. Снова проходят по деревне; теперь уже жених идет об руку с невестой, и народ глазеет на них еще больше. В правлении церемония тоже недолго продолжается, и вот уже все идут обратно.

— Я счас, — говорит вдруг Лайош Ямбор, второй сват, на Главной улице, перед домом Розы Вереш, и к калитке поворачивает. А за калиткой стоят сама Роза с младшей дочерью, Мари, и во все глаза смотрят на Лайоша.

Входит он в калитку, к забору прислоняется и, дурного слова не сказав, облевывает Мари весь бок. Матери же лишь на туфли попало. С тем выходит Лайош Ямбор снова на улицу, будто ничего и не было.

6

Деньги в деревне большим уважением пользуются, потому что редко их мужики видят. Бывает, что на целой улице не найдешь двадцати филлеров. И не потому, что народ здесь совсем уж бедный: просто не на деньги счет в деревне идет, не привыкли люди все деньгами мерить. У тех, кто позажиточней, двор уставлен стогами, скирдами, которые, может, немалую ценность составили бы, если на деньги считать — только что зря считать: все равно не продашь, если даже захочешь. Да и разве будет кто продавать, где такое видано? На чердаках, в кладовых кукуруза сложена, в амбаре — пшеница, ячмень, овес, в хлеву — скотина, свиньи, птица, а денег — нет. Скирды, что на дворе стоят, постепенно, день за днем, перекочевывают в хлев, а оттуда — на навозные кучи. Навоз на поле вывозится, чтобы с полей, в другом виде, опять на двор да в амбар вернуться. Так оно идет из года в год, из века в век — пока человек с земли кормится. Пока, значит, вместо хлеба да мяса не придумают какие-нибудь пилюли.

Балаж Марцихази, почтмейстер, в хорошем настроении часто толкует мужикам про то, как люди в будущем станут питаться. К тому времени, говорит, никаких боен, мясных лавок не останется и в помине. Бабам не надо будет с варкой да жаркой возиться; вместо этого везде понастроят пилюльных фабрик, и если ты, скажем, проголодался, то проглотишь одну-две пилюли — и гуляй себе на здоровье. И не придется людям жевать такие отвратительные и гнусные вещи, как, например, колбаса или свиная отбивная. Не говоря уже о котлетах или голубцах с мясом. И тогда весь род человеческий возвратится к исконной своей сути. И уж такая тогда идеальная жизнь настанет — ни в сказке сказать, ни пером описать.

Вот что рассказывает почтмейстер мужикам. Те слушают разинув рты; кое-кто слова его на веру принимает, другие же посмеются и расходятся. Думают про себя: легко ему шутки шутить. Он барин, и жалованье немалое загребает.

Марцихази, конечно, настоящий барин, этого у него не отнимешь; и на вид он — мужчина крупный, высокий. Хоть немолод уже, а прям, как тополь. Усы густые, красиво подстриженные, волосы на голове седые, но жесткие, как щетина на кабане. Часто сочиняет Марцихази стихи про почтовые марки, а то еще — длинные оды про картошку. Потому что этим летом ему самому пришлось картошку копать на огороде. Стихи свои он тоже читает мужикам. Одним словом, веселый, добродушный человек почтмейстер; только вот с жалованьем у него не все ладно. Не то чтобы мало он получал для своего положения, нет, дело в том, что у него четыре взрослые дочери, и к тому ж жена вот уже много лет не в своем уме. Правда, болезнь у нее для других неопасная, что-то вроде тихого помешательства, и состоит, можно сказать, лишь в том, что бедняжка всякие дурацкие вопросы задает мужчинам, которые на глаза ей попадаются. А то еще какие-то нелепые розыгрыши устраивает. Вот, например, зашел как-то на почту Красный Гоз; только было собирается он из сеней в контору пройти, как видит, из кухни барыня высунулась, приложила палец к губам и говорит:

— Тс-с… идите быстрей сюда… только тихо… — берет Красного Гоза за руку и на цыпочках ведет в комнаты.

Удивляется Красный Гоз, но идет за ней и тоже старается ступать потише. Барыня подводит его к двери, распахивает ее. Дверь медленно так раскрывается, будто тебе лилия или тюльпан, и видит Красный Гоз: барышни, все четверо в ночных рубашках или в комбинациях, слоняются по комнате. Постели не убраны, везде валяются покрывала, одеяла, разные одежки вперемешку. Словом, барышни только встали: кто умывается, кто одевается, кто так бродит. И такой запах стоит в комнате, что человек со слабыми нервами на стену бы уже полез; но Красный Гоз и глазом не моргнул. Да у него и времени на это особенно не было, потому что тут младшая из сестер, Ленке, увидела, что на них смотрят, взвизгнула, прыгнула в постель и укрылась с головой. Старшая тоже бросилась ничком на диван; только две другие спокойны остались. Даже не завизжали. Одна, Тильда, подошла поближе в чем была и спрашивает тихим голосом: