Путин. Почему он стал таким? - [2]

Сечин вставил дискету в компьютер и при мне тут же прочитал материал.

– Ну, что касается взаимоотношений Патрушева и Степашина, тут не совсем верно, – произнес наконец Сечин.

– Поправим, – с готовностью ответил я.

– А все остальное вроде ничего, – добавил Сечин.

– Дело в том, – перешел я к сути дела, – что кто-то из Администрации остановил публикацию материала. Я, собственно, пришел не с претензиями, а всего лишь хотел понять: кто и по какой причине?

Сечин снял трубку внутреннего телефона. Через пять минут в кабинет вошел Громов, пресс-секретарь Президента. Сечин даже не предложил ему сесть. Громов стоял посреди кабинета, а мы оба сидели. Я понял, что моя карьера политического журналиста на этом бесславно окончена: ни один человек – а тем более из коридоров власти – никогда не простит такого унижения.

Передавать разговор Сечина и Громова смысла нет. Да я его и не помню. Разумеется, Громов не ответил на главный вопрос: кто и по какой причине.

– Одним словом, берите этого человека, – кивнув на меня, сказал Сечин, – и работайте с ним.

– Мы можем включить его в кремлевский пул, – ответил Громов. – Ближайшая поездка – в Иваново.

– Вот и отлично, – подвел итог беседе Сечин.

О моем материале, который все еще висел на экране его компьютера, он ничего не сказал.

* * *

Накануне 8 марта 2000 года в составе кремлевского пула – журналистов, сопровождающих президента, – я поехал в свою первую и, как и ожидал, единственную в этом качестве поездку.

Интересным в ней было только неожиданное появление фигуры Чубайса. Не секрет, что отношения этих двух давно и хорошо знающих друг друга петербуржцев во второй половине 90-х были далеки от идиллических. В 96-м году Чубайс, оказавшись в кресле руководителя Администрации Президента, сократил должность, которую должен был занять на то время безработный Путин. Ни тот ни другой, разумеется, этого не забыли. Но ситуация изменилась, и Чубайсу нужно было срочно восстанавливать отношения с без пяти минут Президентом.

Чубайс сидел в зале – не в первых рядах и не в последних. Тихий и незаметный, он внимательно слушал, как Путин поздравляет ивановских ткачих с наступающим праздником. Если бы Чубайс был чуть менее умным человеком, какой он есть на самом деле, он должен был бы взять в руки карандаш и показательно конспектировать каждое слово будущего народного избранника.

По завершении короткого визита Путина в Иваново состоялся традиционный, так называемый, подход к прессе. Громов раздал журналистам вопросы – кто и о чем должен был спросить и.о. президента. Я на эту роль не претендовал и в этот узкий круг избранных не попал.

Меня удивило тогда даже не то, что журналисты вынуждены были задавать Путину вопросы, придуманные кем-то в Кремле. А то, что никто никаких других вопросов задать главному лицу страны не мог. Даже если кто-то не по сценарию поднимал вверх руку, Громов все равно давал слово только тем, с кем все было оговорено заранее.

Во время этой встречи я заметил, что Путин внимательно смотрит на меня. Зная его прекрасную память на лица, я не сомневаюсь, что он меня узнал. Когда мы встретились взглядами, Путин несколько поспешно перевел глаза на кого-то другого.

Позже, случайно общаясь с людьми, знавшими его еще по Германии, мы обменялись впечатлениями. Путин, безусловно, узнает людей, знавших его по прежней жизни. Но – как человек осторожный и недоверчивый, он не знает, что ему ждать от этих встреч. Внутренне он всегда готов к провокации в свой адрес. А лучших провокаторов, чем люди из прошлого, не найти. Поэтому безусловно одно: подобные встречи не вызывают у него восторга, если, конечно, он предварительно сам не дал на них согласия.

* * *

Больше я с Путиным никуда не ездил. Без малейшего сожаления расставшись с идеей заняться политической журналистикой, я засунул материал, с которого все начиналось, в дальний угол компьютера и забыл о нем на годы. А сам занялся совершенно другими делами.

Но с годами мне все меньше нравилось то, что происходит в стране. Я перешел работать на НТВ почти сразу после разгрома его первого, и лучшего, состава. Когда говорят, что летом 2001-го там было пепелище, это правда.

Я еще оставался на НТВ, когда снимали Йордана – за то, что канал в прямом эфире показал штурм на Дубровке. Каждый день на канале ТВЦ, где я одновременно подрабатывал, начинался слухами о его закрытии. И однажды эти слухи подтвердились.

Потом последовала история с назначением губернаторов. Мы даже не заметили, как лишились верхней палаты парламента. В стране вновь возобладала психология запретов и иждивенчества. Новости смотреть стало невозможно.

И я почувствовал себя крысой, которую некто с палкой в руках гонит вверх по лестнице. И еще несколько ступенек – и я буду вынужден принимать какое-то неприятное для себя решение. Я честно сказал себе, что если тут опять начнут стрелять, ни к какому Белому дому я не пойду.

Тогда я подумал, что если мы постоянно говорим о формировании в стране гражданского общества, то почему бы не начать с себя. И я позвонил своей доброй знакомой и сказал ей: «Ты знаешь всех. Сведи меня с кем-нибудь: я хочу вступить в политическую партию». Знакомая долго смеялась. Она сказала: «Ты же – журналист. Напиши то, что думаешь, и опубликуй. Это и будет лучшим проявлением твоей гражданской позиции». Тогда я вытащил из дальнего угла компьютера материал, написанный семь лет назад, чтобы ответить – в первую очередь самому себе – на вопрос: как из лучших учеников «отца русской демократии» Анатолия Собчака можно за столь короткое время превратиться в «душителя свобод» и «без пяти минут диктатора»? И было ли превращение? И кто в этом виноват?