Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке] - [7]
Если ученые правы и человек действительно появился (в Восточной Африке) благодаря мутациям, вызванным повышенной радиоактивностью, — взамен клыков, когтей, быстрых ног получил невиданный мозг, прямохождение, «человеческие» руки — начало человеческой истории, над которой мы снова, как НЛО, зависли, видится так.
Первочеловек не знал еще, какими преимуществами мутационный случай, природа его одарили — перед всеми другими видами существ. Слишком слабым он был, кроманьонец, рядом с теми, у кого когти и клыки.
Но и сама природа не вполне «представляла», кого породила — голубку или ястреба, зайца или тигра о двух ногах? А лучше бы ей «знать», и именно в самом начале: от этого зависело, какой мощности Инстинкт Самосохранения Вида должен быть вмонтирован. Природа в этом случае оказалась на удивление непредусмотрительной, действовала, прикинула на глазок: когтей нет, зубы не опасные, да и мускулы не ахти какие — зачем ему мощный инстинкт, запрещающий убивать других прямоходящих? Ну, даст подзатыльник, ну, окрысится — а что больше? Птичке первозайцу и вот этому траво-трупоядному прямоходящему существу такой инстинкт — излишняя роскошь! Другое дело тигр, ядовитая змея: не надели их твердым запретом на убийство себе подобных — изведут свой вид!
Так или не так «рассуждала» Природа и вообще рассуждала ли — это другой вопрос. Но результат получился именно такой: существо, вооруженное (потенциально), как никакое другое на Земле, средствами, способностью, причинять урон себе подобным, не несет в себе достаточно мощного Запрета — Инстинкта, защищающего его вид от самого себя.
Когда это человек осознал? А думается, раньше, чем мог понять, что уже осознает. Не этим ли объясняется необъяснимое, казалось бы? Многие ученые (например, наш Б. Ф. Поршнев в книге «О начале человеческой истории») отмечают вот какой труднообъяснимый факт: как только Homo sapiens появился, он тут же устремился вдаль. Этакие неуемные колумбы! В невероятно короткие для того времени сроки разбрелись по всем континентам.
А может, вовсе не «колумбов комплекс», а ощущение, осознание, предосознание, что ни в тебе, ни в других, тебе подобных, нет запрета убить такого же прямоходящего из другого рода-племени, породило этот психоз разбегания по всей планете? Тигру надо столько-то километров для того, чтобы не чувствовал дискомфорта, волку столько-то достаточно. Первочеловеку мало оказалось Африки, мало того, что потом назвали Европой, Азией, добрался до Америки: два племени на одном континенте и уже — дискомфорт!
Но Земля все-таки круглая, в Космос еще не вырвались. Надо было учиться жить рядом с себе подобными. И необходимо было что-то заменяющее тот самый Инстинкт, которым природа обделила.
Вот тут Разум — отличительная особенность кроманьонца, стал Инстинкту заменой: начал вырабатывать законы, правила-запреты, как жить рядом с тебе подобным, запреты, которые позже станут моралью, нравственностью и которые позднейшие религии присвоят как собственные изобретения.
И вот сегодня род человеческий вернулся на новом витке к положению, когда от разрешения или запрета на убийство себе подобных зависят напрямую шансы на выживание самого биологического вида.
Все эти «не убий», «не делай другому, чего не хотел бы себе и своему племени», в доядерные времена все-таки не являвшиеся сигналом смертельной опасности, предупреждающими «Иначе погибнете все!», — теперь они обретают статус почти абсолютов. Можно сказать: а и убиваем, и ничего! И бомб столько наделали, а ничего не случилось!
Ну что ж, живем в долг у случая. Как напомнил наш министр иностранных дел всему сообществу людей — с трибуны ООН. Но этот кредитор-случай пострашнее шекспировского Шейлона: если опротестует вексель, то не на кусок мяса, а на голову всего рода нашего.
Вот почему «новый гуманизм», «новая нравственность» — это не поспешные слова вослед «новому мышлению». Это практическая необходимость меняться адекватно небывалой ситуации, в которую люди сами себя поставили, загнали, — во всем меняться.
Можно, конечно, и не меняться. И даже другим мешать, запрещать. Позицию «ортодокса» и «запретителя» можно вообразить даже в невообразимой ситуации. Говорят (а что, вполне можно допустить, что так и было), морякам с баржи, протаранившей «Адмирала Нахимова», сразу не позволено было участвовать в спасательных работах: а как же, они ведь еще не прошли таможенный досмотр!.. (Не самим ли капитаном, который там, где следовало, бдительности не проявил, а совсем наоборот.)
Что-то подобное происходит и в нашей литературе, в прессе, обсуждающей проблемы, которые наша литература все-таки пытается ставить, решать.
Литература — если иметь в виду лучшие новые произведения — безоглядно бросилась в поток бушующей современной жизни: «Пожар» Распутина, «Печальный детектив» Астафьева, «Плаха» Айтматова… А на берегах этого небезопасного потока стоят некоторые другие писатели, критики (вдруг здесь объявится и какой-нибудь философ, как в старые добрые времена, философ-атеист), судят, судачат: по правилам или против правил такие произведения созданы и не чрезмерно ли в них все, не за много ли?..
