Пути в незнаемое - [15]

— Не болтай чепухи, Фриц, пошли отсюда, пока целы, — прошептал ему Румер.

— Как? А пятнадцать марок этим свиньям оставить? Нет! — и направился к кассиру.

— Мы бедные студенты, хотели вождя посмотреть, и мы бы заплатили гораздо больше, чем пять марок, а нас не предупредили. Дайте нам билеты в зал. Ведь это почти что надули нас, а партия не надувает.

Толстый кассир с лицом мясника рявкнул:

— В зал могут пройти только члены партии, хайль Гитлер!

— Членам партии не так нужно. Мы пока сочувствуем партии, еще не до конца все поняли…

Румер с ужасом слушал, как Хоутерманс нес эту околесицу — ходил все время на грани. По тому, как у «мясника» налились глаза кровью, было видно: он чувствует, что над ним издеваются. Но нет — тут же «хайль Гитлер» и нацистские лозунги. К счастью, зазвенел звонок, и кассир, выхватив у них билеты, выбросил им 15 марок и сам поспешил в зал.

«И куда попер, — ругал себя Румер, — нашел себе развлечение! Чтобы еще когда-нибудь!» Но нацистские сборища стали происходить с неумолимой частотой. Они перекинулись на улицы маленького городка, на его площади.

Однажды Румер с Нордхаймом возвращались из института Джеймса Франка, весело обсуждая свои попытки повторить опыт Милликена в лаборатории Франка. Франк иногда разрешал борновским теоретикам попробовать себя в эксперименте. А с опытом Милликена, как увидел бешено пляшущие стрелки тончайших приборов, пришел в ужас: «Лучше иметь в лаборатории десять полных идиотов, чем двух теоретиков», — и выгнал их. Шли они весело, строили планы на вечер. И вдруг видят, что на Рыночной площади образовалась какая-то кучка людей и все, кто был поблизости, бегут туда. Они тоже побежали и увидели самого Геринга, который неистово выкрикивал будоражащие публику речи. Он был толстый, с львиной гривой, весь в орденах. Публика сначала держала себя нормально. Всего несколько человек поднимали руку вслед за Герингом. Потом атмосфера все накалялась. Голос Геринга срывался:

— Нет у меня родины! Нет у нас родины! Родину предали, продали! Нацепили на меня эти блестящие штучки. Но это не то! Они мне не нужны, мне родина нужна!! — И он дрожащей рукой хватал себя за грудь, срывал ордена и бросал их на землю.

И после каждого его «хайль» поднималось все больше и больше рук. Молодые люди еле выбрались из толпы и пошли к себе в пансион совершенно убитые. Стало ясно: из Германии им надо уезжать, и чем скорее, тем лучше.

«Не завтра, не послезавтра, а через неделю я уеду», — думал Юрий Борисович.

И через неделю он уехал.

Накануне отъезда устроили вечеринку в пансионе фрау Гроунау. Это была грустная вечеринка. Такие вечеринки в последнее время устраивались все чаще и чаще: все понемногу разъезжались.

На вокзал провожать Румера пришли все его друзья, и, конечно, Борны. Перед самым вокзалом, когда Юрий Борисович вышел из машины, он увидел маленького мальчика. Мальчик заметил длинного человека, неуклюже вылезающего из машины, и сделал в его сторону движение. Румер кивнул ему головой и улыбнулся. И карапуз радостно вскинул ему навстречу руку в гордом нацистском приветствии. Мальчик никаких других приветствий уже не знал.

* * *

На исходе сентября 1932 года Юрий Борисович Румер вернулся в Москву. Он отсутствовал пять лет. Как изменилась Москва за это время! Как все здесь изменилось! В воздухе стоял запах сосновых и березовых досок вперемешку с запахом известки. Город был в лесах. И даже старожилу легко было заблудиться в самом центре Москвы 30-х годов.

Московский университет встретил Румера тепло и по-деловому — ему немедленно предложили должность доцента на кафедре теоретической физики — и тут же потащили на лекцию. В коридоре висело объявление: «Кто хочет стать профессором?» — и стрелка, указывающая на ящик, куда следовало опускать заявления.

Вспоминая свои первые московские месяцы, Юрий Борисович помнит себя в основном говорящим. Бесконечные рассказы о пяти годах, проведенных в Германии, о потрясающих успехах физики, живым свидетелем которых он был, о коричневой чуме и страшных прогнозах, связанных с ней. В университете ему досталось сразу несколько курсов. Лекции Румера быстро приобрели популярность. Блестящий талант лектора, свободное владение математическим аппаратом и легкая ориентация во всех самых современных вопросах физики привлекали в его аудиторию даже неспециалистов — математиков, химиков, филологов. Он доносил до своих слушателей не только самые последние новости науки в ясной и доступной форме, но и саму атмосферу созидания. Через несколько месяцев он стал профессором Московского университета. А в Германии одна за другой продолжали выходить его работы. В том же 32-м году выходит работа Румера «Об инвариантах гильбертова пространства» в советском журнале на немецком языке. Наука еще продолжала говорить на языке Планка и Эйнштейна. Но это уже были последние мгновения.

В январе 1933 года президент фон Гинденбург назначил канцлером Германии Адольфа Гитлера. В марте был составлен циркуляр, подписанный новым министром просвещения Рустом, ставленником Гитлера, по которому все еврейские ученые изгонялись из всех учебных заведений и исследовательских институтов Германии. В апреле список неугодных новому режиму людей появился в газетах. Эйнштейн, находившийся в то время в Бельгии, объявил о своем выходе из состава Берлинской академии. Геббельс в речах по радио сделал профессуру и ученых ответственными за поведение Эйнштейна. А циркуляром Руста за «бестактное поведение Эйнштейна, который был обласкан Германией, а теперь за границей ей вредит», имя Эйнштейна было объявлено запретным. Угрозы в адрес Эйнштейна доходили до открытого призыва физической расправы с ним и ему подобными.