Пути-дороги - [72]

Шахаев и Аким подбежали к Ванину одновременно.

– Сенька!.. Семен!..- кричал Аким, тряся товарища за плечи.- Наташа! Сюда, скорее!.. Сенька тут!..

Он и парторг дрожащими руками разрывали на Ванине гимнастерку, быстро темневшую от крови. С их по мощью подбежавшая Наташа перевязала его. Сенька вдруг шевельнулся, открыл глаза и, увидев Акима, тихо сказал:

– Вот... Аким...- он болезненно улыбнулся.- Ну... не обижайся на меня. Дай мне твою руку... Вот так. Хорошо.- И, переведя взгляд на девушку, попросил:- Ты, Наташа, пока... не говори... ей... Вера - дуреха... такая... реветь еще будет, не го...- Сeнька захлебнулся хлынувшей из горла кровью и замолк.

Наташа отвернулась, закрыла лицо руками, плeчи ее затряслись. Бледный, растерянный Аким поднял друга и пошел в глубь леса, твердя, умоляя:

– Сенька!.. Сенька!.. Что ты наделал?.. Как же это... не надо!..-Волосы Акима растрепались, длинными русыми прядями липли к горячему мокрому лбу. Наташа еле поспевала за ним. Аким шагал и не слышал, как позади гремело солдатское "ура" подоспевших наших полков, как трещали сучья под ногами мечущихся в панике гитлеровцев, как тревожно гудел лес,- ничего не слышал Аким. Он уходил все дальше и дальше, словно хотел унести товарища от смерти. Наташа все время просила его остановиться. Но он не слышал и ее: тяжелое, трудное и редкое дыхание беспомощно обвисшего на его руках Сеньки поглотило для Акима все остальные звуки.

4

Подоспевшие полки дивизии завершили разгром немецкой колонны. В лесу вылавливали одиночек. Разведчики в этом уже не принимали участия. Забаров стал собирать их в одно место. Долго не могли найти Никиту Пилюгина. Забеспокоились. Но вот кто-то из солдат заметил, как от одного дерева перебежал немец, а за ним - Никита. Немец - к другому дереву, Никита - за ним. Автомат Пилюгина был наготове, но Никита почему-то но стрелял. Здоровенный и неуклюжий, он пытался, видимо, поймать гитлеровца живьем. Вот немец подскочил к толстому, в несколько обхватов, дубу и стал бегать вокруг него, ускользая от разведчика, который все время намеревался оглушить его прикладом. Наконец Никите удалось схватить врага за шиворот. Тяжело отдуваясь, Пилюгин приволок его к разведчикам:

– Видали... голубчика!..

Гитлеровец дрожал, пугливо озираясь.

– Видели,- строго сказал Забаров.- Но почему ты в него не стрелял?

– Как почему? - удивился Никита.- Во-первых, товарищ лейтенант, эта мразь поджигала дома. Факельщик он фашистский! И я сам видел, как он убил румынку, которая просила не палить ее дом... Стало быть, не такой он казни достоин, как смерть в бою...

– Так. А во-вторых?

Никита смутился. Потом, взглянув на новую кожанку немца, просиял и, улыбаясь по весь большой свой рот, пояснил:

– Шкуру не хотелось портить. Дорогая очень... шкура.

Лес огласился хохотом.

– Так ты что же, хотел воспользоваться ею? - спросил Забаров еще строже, показывая на кожанку.

Никита не стал кривить душой. Признался:

– Отцу хотел послать,- и пояснил: - Ведь тут, товарищ лейтенант, в Румынии-то, частная собственность... Что, стало быть, раздобыл, то и твое. А я это того... в бою...

Лейтенант потемнел.

– Вот что, Пилюгин, то, что ты поймал этого негодяя,- хорошо. А за то, что ты вздумал заняться барахольством, придется тебя жестоко наказать. Я просто выгоню тебя из роты, нам не нужны такие разведчики.

Никита испугался. Он не ожидал, что дело примет такой оборот. Потупившись и нe зная, куда деть свои тяжелые, жилистые руки, он стоял, готовый, казалось, зареветь.

– Товарищ лейтенант... простите!.. Больше никогда этого... Черт меня попутал. Оставьте с разведчиками!- Последние слова он выговорил с трудом, с дрожью в голосе.

Федор бросил на солдата короткий и суровый взгляд. Густые его брови резко разошлись. Он сказал, к неописуемой радости Никиты:

– К Шахаеву обращайся. Hа его усмотрение.

Пинчук и Кузьмич, задержавшиеся на старом месте, разыскали разведчиков только к вечеру. Забаровцы находились в румынском доме и допрашивали немецкого "факельщика", пойманного Пилюгиным. В другой комнате Hаташа, Aким и Шахаев хлопотали возле Сeньки.

На вопросы Забарова эсэсовец отвечал быстро, но односложно:

– Зачем ты сжигал дома?

– Мне приказали.

– Женщину тоже ты убил?

– Яволь!

– Для чего ты это сделал?

– Она мне мешала.

– Ты кто: зверь или человек?

– Я - солдат.

– По-твоему, зверь и солдат - одно и то же?

Гитлеровец молчал, тупо глядя в большое, чуть рябоватое лицо русского богатыря с темными, угрюмыми глазами.

– Тогда, может быть, ты скажешь, как с тобой поступить? - Забаров сощурился.- Зверей, как известно, уничтожают...

Эсэсовец вдруг вздрогнул, все наигранное спокойствие покинуло его, надменность вмиг исчезла с его лица, сменилась выражением ужаса, животного страха. Он упал на колени и потянулся к запыленным сапогам Забарова синими, потрескавшимися губами.

– О господин офицер! Не убивайте меня! Майн мутор, фрау, кинд!..-лепетал он.

– Встать! - крикнул Забаров.

Эсэсовец в одно мгновение вытянулся перед ним.

– Подлец! - Федор ненавидящими глазами смотрел на фашиста.- Подлец ты, хуже зверя! У зверя есть достоинство. Он не просит о пощаде. А из вас вытряхнули даже и это!..- Федор отвернулся, и в его глазах отразилось какое-то беспокойство. Он глухо проговорил: - Неужели у них найдутся еще последователи?.. Куда хотели пробраться? - спросил он фашиста, сдерживая глухую ярость, распиравшую грудь.