Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - [42]

Послѣ этой общины духовныхъ особъ наиболѣе замѣчателенъ американскій монастырь или протестантская конгрегація индепендентовъ, которые издаютъ трактаты для обращенія невѣрующихъ, составляютъ митинги, и такимъ образомъ дополняютъ небольшое число послѣдователей англиканской церкви. Я упоминалъ о нашемъ спутникѣ, генеральномъ консулѣ Соединенныхъ Штатовъ. Торговлею составилъ онъ себѣ значительное состояніе и комфортабельно жилъ на своей родинъ въ загородномъ домъ. Но вотъ, по его мнѣнію, настало время свершиться пророчеству, то-есть, Евреи должны возвратиться въ землю отцовъ своихъ и Іерусалимъ снова прославиться. У него рождается желаніе быть свидѣтелемъ этого событія, онъ покидаетъ загородный домъ свой, беретъ любимаго голубя и отправляется съ нимъ въ далекій путь. Ничего не знаетъ онъ о Сиріи, кромѣ того, что сказано о ней въ пророчествѣ; но онъ принимаетъ на себя обязанность консула даромъ, не требуя жалованья, и правительство Соединенныхъ Штатовъ находитъ эту причину вполнѣ удовлетворительною для утвержденія его въ консульскомъ званіи. Пріѣхавши сюда, онъ прежде всего требуетъ свиданія съ пашею; объясняетъ ему то мѣсто Апокалипсиса, гдѣ нашелъ онъ, что Пять Властей и Америка должны вмѣшаться въ дѣла Сиріи и непремѣнно возвратить Евреевъ въ Палестину. Эта новость удивила, конечно, намѣстника блистательной Порты; наврядъ ли хотя одно правительство, со временъ Минстерскаго королевства, въ которомъ царствовалъ Іоаннъ Лейденскій, принимало когда-нибудь такого страннаго посланника. Этотъ добрый, простой и достойный человѣкъ затащилъ меня въ свой временный консульскій домъ при американской миссіи и подъ предлогомъ дружескаго желанія: распить со мною бутылку бѣлаго вина, началъ развивать свои идеи, толкуя о будущемъ также свободно, какъ бы о статьѣ, прочитанной въ «Times.» Маленькая комнатка, въ которой сидѣли мы, была завалена миссіонерскими трактатами; но я почти не слыхалъ о новообращенныхъ: Американцы успѣваютъ въ этомъ отношеніи также мало, какъ и наше епископское учрежденіе.

Въ деревнѣ Силоамской я не совѣтовалъ бы останавливаться художнику. Въ этомъ негодномъ мѣстѣ живутъ люди, которые умѣютъ, при случаѣ, также хорошо владѣть ружьемъ, какъ и палкою. Собаки ихъ съ лаемъ бѣгутъ за проходящимъ иностранцемъ, и со стѣнныхъ парапетовъ преслѣдуютъ его мрачные взоры отъявленныхъ мошенниковъ, любоваться которыми не очень-то пріятно одинокому путнику. Эти негодяи застрѣлили человѣка, въ полдень, почти у самыхъ воротъ Іерусалима, когда мы были въ немъ, и никто не позаботился отыскать убійцу. Цѣлыя орды хищныхъ Арабовъ наполняютъ окрестности города; путешественники, отправляясь во внутренность страны, должны заключить условія съ ихъ шейхами. Трудно понять, какимъ образомъ городскія стp3;ны могли бы удержать этихъ воинственныхъ дикарей, если-бы вздумалось имъ ограбить Іерусалимъ, потому что полтараста человѣкъ здѣшняго гарнизона не въ состояніи защититъ длинныхъ крѣпостныхъ линій этого города.

Только на картинахъ Тиціана видѣлъ я эту великолѣпную пурпуровую тѣнь, въ которую облекаются горы окрестъ Іерусалима, когда небо позади ихъ покрывается вечерней зарею. Передъ отъѣздомъ въ Яфу, мы смотрѣли на Масличную гору съ террасы, на которой дожидались прибытія лошадей. Желтый мѣсяцъ тускло блестѣлъ посреди безчисленнаго множества яркихъ звѣздъ. Бѣдная, обнаженная окрестность тонула въ розовой атмосферѣ сумерекъ. Видъ самого города никогда еще не казался намъ такъ благороденъ; мечети, минареты и куполы чудно рисовались на темномъ пологѣ звѣзднаго неба.

У Виѳлеемскихъ воротъ ростетъ пальма и стоитъ домъ съ тремя куполами. Поставьте ихъ и древніе готическіе ворота въ глубинѣ ночной картины, и наполните передній планъ густымъ сѣрымъ сумракомъ. Когда вы глядите въ него, передъ вами мелькаютъ фонари, рисуются темныя фигуры всадниковъ и муловъ съ носилками, толпа маленькихъ Арабовъ, верхомъ на лошадяхъ, гонитъ стада овецъ къ городскимъ воротамъ, члены вашего поѣзда, по-двое и по-трое, выдвигаются впередъ, и вотъ наконецъ, передъ самымъ восходомъ солнца, отворяются ворота, и мы выѣзжаемъ въ сѣрую долину.

О, роскошь англійскаго сѣдла! Имъ ссудилъ меня слуга одного джентельмена миссіи; оно, въ продолженіе всего дня, не свернулось ни на волосъ со спины моей маленькой лошадки, и когда, миновавши негодный, гористый округъ Абу-Гоша, вступили мы въ прекрасную долину, ведущую въ Рамле, конекъ мой въѣхалъ со мною въ городъ презабавнымъ галопомъ, вслѣдъ за безобразнѣйшимъ Негромъ, который, въ желтомъ халатѣ и съ краснымъ платкомъ, развѣвавшимся на головѣ его, галопировалъ передо мною, гайкая во все горло и напѣвая народныя пѣсни. Одну изъ нихъ я перенялъ очень удачно; но мнѣ не придется пропѣть вамъ ея въ Англіи. Черезъ два дня я забылъ эти великолѣпныя диссонансы, также какъ и мелодіи арабскаго минстреля, погонщика нашихъ лошаковъ, который и пѣлъ, и улыбался такъ забавно, что могъ бы, кажется, развеселить самаго серьознаго человѣка.

Мы остановились отдохнуть въ полдень, въ маленькой рощъ, единственной между Іерусалимомъ и Яфою. Я не упоминаю здѣсь о тѣнистыхъ огородахъ отвратительной деревни Абу-Гоша; мимо ихъ прошли мы скорымъ маршемъ. Нѣкоторые изъ нашихъ друзей усѣлись подъ тѣнью масличныхъ деревьевъ, другіе же вкарабкались на вѣтви. Двое изъ числа четверыхъ, нарисованныхъ въ этомъ положеніи въ моемъ альбомъ, умерли черезъ мѣсяцъ отъ роковой сирійской лихорадки. Но тогда мы еще не знали, что судьба готовитъ намъ. Былъ разведенъ огонь; мы поѣли яицъ и курятинки, напились кофе и стали курить трубки, посмѣиваясь отъ чистаго сердца. Я думаю, что всякій считаетъ себя счастливымъ, оставя Іерусалимъ. Изъ того, что я испыталъ въ немъ, для меня памятнѣе всего десятидневная лихорадка.