Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2 - [21]

Я купил две штуки этого сукна. Возможно, наши него­цианты из Лувье и Эльбёфа, изучив их, извлекут для себя какую-нибудь пользу.

В отличие от бродячих торговцев, униженно предла­гающих свои товары, лавочники, чем бы они ни торго­вали, важно сидят и ожидают покупателей, не делая никаких усилий, чтобы привлечь и удержать их. Склады­вается впечатление, что ни один из этих надменных тор­говцев не имеет желания продавать. «Вот мой товар; берите его, оплачивайте и уносите, если он вас устраи­вает, а нет, так идите прочь: я вполне могу прожить без вас; ведь если я открыл лавку на улице, то лишь для того, чтобы быть на воздухе, на солнце и, спокойно покуривая свою трубку, разглядывать прохожих».

Разумеется, они такого не произносят, но это слово в слово написано на их лицах.

Здесь все производится и все продается. Три самых великолепных базара из всех, какие мне довелось уви­деть, не исключая и тифлисский, который, по моему мнению, намного им уступает, это дербентский, бакин­ский и нухинский.

Говоря «Здесь все производится и все продается», я подразумеваю, что здесь все производится и продается в соответствии с потребностями персидского города, кото­рый лишь вчера стал русским и никогда не будет евро­пейским.

Здесь производят и продают ковры, оружие, седла, патронташи, подушки, скатерти, папахи, черкески, обувь всякого рода — от горской сандалии до остроконечного грузинского сапога. Здесь производят и продают кольца, браслеты, ожерелья в один, два и три ряда татарских монет, головные уборы, каким позавидовали бы наши театральные цыганки и с какими можно было бы угод­ничать перед самой Нисой, булавки и корсажи, откуда свешиваются золотые и серебряные плоды, эмблемы еще более драгоценных плодов, которые им предназначено заключать в себе.

И все это блестит, сверкает, суетится, ссорится, дерется, обнажает клинки, бьет нагайкой, кричит, угро­жает, бранится, здоровается, сложив руки на груди, обни­мается и живет между ссорой и смертью, между дулом пистолета и острием кинжала.

Внезапно мы услышали крики и оглянулись: трое или четверо покорных лезгин, из тех, что приходят продавать сюда свои сукна, остановили какого-то всадника, удер­живая его коня за узду. Чего они хотели от него, я не знаю; что он им сделал, мне неизвестно. Он угрожал, они кричали. Он замахнулся нагайкой и ударил ею по голове одного из них так, что тот упал; в ту же минуту его лошадь повалилась, и он исчез в начавшемся вихре. Но в эту минуту появился следовавший за ним нукер, который вмешался в дело: от каждого его кулачного удара кто-нибудь падал; тотчас же всадник поднялся на ноги и, снова сев на коня, стал раздавать удары направо и налево, размахивая своей страшной нагайкой, словно цепом; толпа расступилась перед ним, нукер вскочил позади него на коня, и оба они ускакали галопом, оставив лежать на земле двух или трех окровавленных и наполовину покалеченных лезгин.

— Кто этот человек и чего хотели от него эти лез­гины? — спросил я у юного князя.

— Понятия не имею, — ответил он.

— И у вас нет желания это узнать?

— Зачем? Подобное случается каждую минуту. Лезгины оскорбили его, и он поколотил их. Теперь ему надо быть настороже. Отъехав от города, он должен будет остере­гаться кинжала и ружейной пули.

— А в городе они оружие в ход не пускают?

— О нет, им прекрасно известно, что каждого, кто здесь, в Нухе, нанесет удар кинжалом или выстрелит из пистолета, отец прикажет расстрелять.

— Ну, а если один уложит другого ударом нагайки?

— О, нагайка — это совсем другое дело. Она не запре­щенное оружие. Тем лучше для того, кого природа наде­лила крепкими руками: он пользуется ими, и тут возра­жать не приходится. Смотрите, вот превосходные седла; советую, если вы настроены приобрести седла, купить их здесь: они обойдутся вам дешевле, чем где-либо еще.

Я купил два расшитых седла за двадцать четыре рубля. Во Франции такие нельзя приобрести даже за двести франков, а вернее, во Франции такие нельзя приобрести ни за какую цену.

В это время к нам присоединился красивый офицер, облаченный в черкесское платье. Он приветствовал юного князя.

Князь обернулся в мою сторону и в свою очередь пред­ставил мне офицера.

— Мохаммед-хан, — произнес он.

Это имя мне ничего не говорило.

Я поклонился.

Молодой офицер носил Георгиевский крест и велико­лепное оружие. Георгиевский крест всегда служит пре­красной личной рекомендацией для того, кто его носит.

— Вы ведь скажете мне, князь, кто такой Мохаммед- хан? — спросил я Ивана.

— Конечно, сию минуту.

Он произнес, обращаясь к Мохаммед-хану, несколько слов, из которых я понял, что речь идет о моем оружии; потом он вернулся ко мне, а Мохаммед-хан пошел позади нас.

— Не правда ли, князь, речь шла о моих ружьях?

— Да, ему известно имя оружейника, изготовившего их. Он славится у нас как знаток. Вы позволите ему осмотреть их?

— С великим удовольствием.

— Ну а теперь я расскажу вам, кто такой Мохаммед- хан. Прежде всего, он внук последнего нухинского хана. Если бы город и вся область не принадлежали русским, они находились бы в его владении. Ему дали пенсию и чин майора, хотя, скорее, он его заслужил. Он прихо­дится племянником знаменитому Даниял-беку.