Путеводная звезда, или Куртизанка по долгу службы (Прасковья Брюс) - [10]

Однако и графиня Прасковья тоже благоволила к молодому Разумовскому! Ходили слухи, будто она в свое время настолько восхитилась его изысканной и в то же время мужественной красотой, что взяла на себя труд впервые объяснить пригожему наследнику знаменитых Разумовских, чем, строго говоря, отличается мужчина от женщины, и весьма преуспела в своей задаче. Не с ее ли легкой руки (ну ладно, не с руки, не с руки, но так ли уж необходимо постоянно называть вещи своими именами?!) сделался Разумовский столь ненасытным ловеласом?.. Ходили также слухи, будто Екатерина, когда цесаревич достиг опасного возраста и его стали неудержимо привлекать прекрасные дамы, но он все никак не мог решиться расстаться с невинностью, приказала именно графине Брюс избавить Павла от затянувшихся иллюзий. Таким образом, Прасковья Александровна отлично знала обоих молодых людей, знала, кто из них на что способен, а потому без околичностей сообщила Като, что опасается, как бы граф Разумовский того-с… не воспользовался девичьей беззащитностью Вильгельмины и не опередил своего венценосного друга.

Екатерина была женщина проницательная, спору нет, но тут что-то с ней случилось, может быть, ее ангел-хранитель на минуточку отвлекся или бес противоречия овладел ею, как ему случается вмиг овладевать женщинами, – однако она подняла подругу на смех:

– Да что, Андрюшке других девок мало? Они сами к его ногам падают, как переспелые яблоки, даже и дерева трясти не надо. Зачем ему голову в петлю совать: ведь, коли невеста окажется распечатанная, первое подозрение на него падет. Да и девчонка небось не дура – кому охота быть высланной с позором?!

Графиня Прасковья сочла возражения резонными и спорить не стала. Однако подруги не учли такой малости, как любовь с первого взгляда. В результате этой роковой малости «верный и искренний друг», бывший капитаном корвета «Быстрый», на котором путешествовала Вильгельмина, воспользовался тем, что капитан на судне – первый после Бога и имеет право доступа во все помещения корабля в любое время дня и ночи. Вильгельмина рассталась с девичеством… Однако любовники понимали, что если они желают впредь оставаться неразлучны, то должны притворяться с максимальной достоверностью и правдивостью. Поэтому на смотринах Вильгельмина изобразила из себя такую скромницу, что Павел едва ли не зарыдал от умиления пред этим олицетворением девичьей невинности. Понравилась Вильгельмина и Екатерине, а что до графини Брюс, которая, само собой, присутствовала при первой встрече жениха и невесты в Гатчине, во дворце Григория Орлова, то она лишь подняла брови: провинившихся девиц эта профессиональная куртизанка чуяла за версту…

Разумеется, она не скрыла своего впечатления от Като. И тут ее ожидал сюрприз: оказывается, императрица уже знала о случившемся! На «Быстром» у нее были свои глаза и уши… Однако девочка очень понравилась Екатерине, вспомнившей себя в ее годы, свое неудачное замужество, свое вынужденное распутство, вскоре ставшее привычным и необходимым. А еще Екатерина вспомнила: даже она не смогла бы поклясться, что Павел – сын именно Сергея Салтыкова, а не какой-нибудь чухонец…[1] Екатерина сложно, очень сложно относилась к этому ребенку. И теперь она подумала мстительно: «Ничего лучшего он не заслуживает!»

Вильгельмина была обласкана и одобрена, все ее попытки – довольно неуклюжие! – изобразить из себя девственницу были приняты за чистую монету, брак свершился, Екатерина снисходительно наблюдала за нежностями молодой пары и за нежностями великой княгини с «верным и искренним другом», шалунишкой Андре, который дневал и ночевал (вот именно!) при малом дворе… порою у императрицы даже возникали мысли, что внука, которого в одну из своих грешных встреч сотворили бы для нее распутная сноха и прелестный, ну такой обворожительный распутник Андрюшка, она любила бы как родного… Но когда графиня Прасковья однажды примчалась к Екатерине с вытаращенными глазами и сообщила, что Наталья Алексеевна (такое имя дано было Вильгельмине при православном крещении) готовит ни много ни мало государственный переворот, благодушная снисходительность императрицы растаяла как сон. Исчезла эта самая снисходительность, будто ее и не было!

– Андре снова приходил обедать, – сообщала статс-дама Брюс, которая имела своих шпионок при малом дворе. – И опять великий князь после сего обеда ощутил неодолимую сонливость…

– Понятно, – пожимала плечами Екатерина. – И все спали, да?

– Ну да, – кивала Прасковья, не расшифровывая сии многозначительные слова, потому что Екатерина и сама знала, что Павел спал за обеденным столом, а в это время великая княгиня и шалунишка Андре торопливо прелюбодействовали, а потом занимали свои места за тем же столом, так что Павлу казалось, будто ничего и не изменилось, пока он на минуточку вздремнул… ровно ничего, кроме того, что его рога, и без того ветвистые, приобретали еще один отросток, или два, или три, смотря по обстоятельствам.

– Ой, подозрительна мне эта сонливость… – бормотала Екатерина. – Небось опаивают Павлушку, да?

– Опаивают, ей-богу, вот провалиться мне на этом самом месте, если вру! – крестилась Прасковья. – А вот еще депеша перехваченная: князь Вальдек, канцлер Австрийской империи, говорил родственнику твоему, принцу Ангальт-Бернбургскому: «Если