Путешествия во времени. История - [46]

Итак, к примеру, Харлан выходит из своей капсулы, входит во время и переставляет некую коробку с одной полки на другую. (Очевидно, он нашел склад канцтоваров.) В результате какой-то человек не находит того, что ему нужно, злится, принимает неверное решение, некая встреча отменяется, некая смерть откладывается — изменение расходится все шире, как круги по воде, и через несколько лет оказывается, что то, что могло бы стать оживленным космопортом, исчезло из реальности. Задание выполнено. Если кто-то должен умереть, чтобы другие жили, — что ж, да будет так. Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц, Вечные давно в этом убедились. Это очень нелегко — чувствовать ответственность за «счастье всех людей, которые когда-либо жили или когда-либо будут жить».

Что же они ценят, эти хозяева Вселенной? Как сравнивают одну возможную реальность с другой, на каких весах взвешивают? Это не всегда очевидно. Ядерная война — плохо. Наркомания — плохо. Счастье — хорошо, но как его достичь? Кажется, вечные не любят крайностей. В одном столетии наблюдается излишний гедонизм, и Харлан обдумывает улучшение: «Реальностью стала бы другая ветвь вероятности, ветвь, в которой миллионы женщин, гоняющихся за удовольствиями, оказались бы преображенными в настоящих чистосердечных матерей». (Да, если мы забыли: это Америка 1950-х гг.) По большей части они без конца ковыряются в реальности с целью устранения «ядерных технологий» — антивоенная мера, у которой есть один побочный эффект: она не дает человечеству разработать механизмы для межзвездных путешествий. Читатель догадывается, что подлинный властелин этой Вселенной, Айзек Азимов, выбрал бы космические путешествия.

Азимов, не читавший Борхеса, создал свой сад расходящихся тропок, управляют которым бюрократы и счетоводы. Стертая ветвь реальности может означать, что Шекспир или Бах задним числом не родились, но техникам нет до этого дела. Они извлекают пьесы или музыку из времени и хранят их в своих архивах.

И все же теперь, стоя перед полками с книгами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся романистом 575-го [века], Харлан думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать полных собраний сочинений, взятых, несомненно, из разных реальностей. Все они, он был уверен, чем-то отличались друг от друга.

Все так тщетно, но почему, непонятно. У аппаратчиков вечности имеется собственный вариант борхесовской Вавилонской библиотеки; ее роль играет склад.

У вечных, перед глазами которых развернута вся панорама истории, мало причин думать о прошлом. Все есть будущее — или, может быть, все есть настоящее? Что вообще может означать в этом месте разговор о «настоящем»? Мы, читатели, этого так и не узнаем. Там просто продолжаются игры с реальностью. Кипит работа.

Однако немногочисленные чудаки — к ним относится и наш герой Харлан — все же испытывают интерес (для них это своеобразное хобби) к столетиям, миновавшим до изобретения темпоральных полей и создания вечности. Эти древние столетия называют первобытной эпохой. Ни одно столетие не занимает этих любителей сильнее, чем двадцатое. Харлан собирает первобытные книги, почти все напечатанные на бумаге.

Там был томик, написанный человеком по имени Уэллс, и еще один, автора которого звали В. Шекспир, — все какие-то допотопные истории. Но подлинной жемчужиной его коллекции было полное собрание переплетенных томов первобытного еженедельника, которое занимало невероятно много места, но которое он просто из сентиментальности никак не решался заменить микропленкой.

Первобытная история заблокирована: вечные не могут вносить в нее изменения. «История там как будто застыла, смотришь, а она неподвижна!» Харлану очень нравится стихотворный фрагмент о знаках, которые один за другим чертит перстом бессмертный рок. Битва при Ватерлоо имеет всего один исход, и изменить этот исход невозможно. «В этом вся прелесть. Что бы мы ни делали, все мы, она существует в точности в том же виде, в каком существовала всегда». Она так причудлива. И в техническом отношении тоже: «В первобытные времена источником энергии служили продукты перегонки природной нефти, а колеса примитивным образом покрывались слоем резины». Самыми интересными — и самыми смешными — были представления древних о времени. Естественно, от их философов смешно было ожидать понимания. Старший вычислитель обсуждает с Харланом философские вопросы:

— Для нас, Вечных, путешествия во времени — привычное дело, и это обстоятельство накладывает свой отпечаток на все наши размышления о времени. А вот милые вашему сердцу первобытные существа ничего не знали о путешествиях во времени.

— В первобытную эпоху люди не задумывались над вопросами путешествий во времени, вычислитель.

— Не считали их возможными, а?

Представьте только — люди, не имеющие понятия о путешествиях во времени! И правда первобытные. Редкие исключения принимали форму «спекуляций», и высказывали их не серьезные мыслители и художники, а всего лишь авторы некоторых разновидностей эскапистской литературы, объясняет Харлан. «Я не очень хорошо знаком с ней, но, по-моему, излюбленной темой были приключения человека, который попадает в прошлое и убивает там собственных дедушку или бабушку до того, как появились на свет его родители». Да, снова эта тема.