Путешествия и приключения капитана Гаттераса - [23]

Губернатор родился на острове Диско и никогда не покидал своей родины. Он показал путешественникам город, состоявший из трех деревянных домишек, занимаемых им самим и лютеранским пастором. В городе также нашлись школа и склады, где хранился провиант для судов, потерпевших крушение. Остальные городские здания были просто-напросто ледяными хижинами, в которые эскимосы залезают ползком через единственное отверстие.

Почти все население высыпало навстречу бригу «Вперед», а многие из туземцев даже вышли на середину залива на своих каяках – самодельных лодках длиной в пятнадцать футов, а шириной не больше двух.

Доктор знал, что слово «эскимос» значит «поедающий сырую рыбу», однако ему также было известно, что слово это в здешних краях считается бранным. Поэтому он счел за лучшее называть туземцев гренландцами.

Однако пропитанная жиром одежда, сапоги из тюленьих шкур, лоснящиеся грязные лица, до странности одинаковые у мужчин и у женщин, красноречиво утверждали, какую пищу употребляют эти люди. Вдобавок они, как все племена, питающиеся исключительно рыбой, страдали кожными болезнями, хотя это не мешало им быть бодрыми и прекрасно себя чувствовать.

Лютеранский пастор и его жена, с которыми Клоубонни намеревался побеседовать на интересовавшие его темы, уехали в Превен, лежащий к югу от Упернавика, поэтому доктору пришлось ограничиться беседой с губернатором. Но этот чиновник был не слишком образован: чуть поменьше развития – и он был бы сущим ослом, чуть побольше – он был бы грамотным.

Доктор расспрашивал губернатора о торговле, обычаях и нравах эскимосов и узнал, прибегая к языку жестов, что тюлень на копенгагенском рынке стоит около сорока фунтов, за медвежью шкуру платят сорок датских талеров, за шкуру голубого песца – четыре, а за шкуру белого – два-три талера.

Клоубонни пожелал также для пополнения своих сведений посетить эскимосское жилище. На что только не отважится ученый в своей ненасытной жажде познания… Однако отверстие ледяного дома оказалось настолько тесным, что пылкому доктору так и не удалось туда протиснуться.

Счастье, что он туда не попал! Нет ничего отвратительнее жилища гренландских эскимосов, где в беспорядке навалены трупы животных и пропитанная жиром одежда и нестерпимо воняет тюлениной, гнилой рыбой и немытым человеческим телом – можно просто задохнуться от смрада, ведь, к тому же, нет ни одного окна, только дыра в потолке, через которую выходит дым.

Фокер описал жилище эскимосов доктору, не щадя его воображения. Несмотря на столь неаппетитные подробности, ученый муж проклинал свою тучность. Ему так хотелось на опыте испытать, каковы эти своеобразные запахи.

– Я убежден, – заявил он, – что в конце концов и к этой вони привыкнешь.

В этих словах характер достойного Клоубонни отразился полностью!

Пока Клоубонни производил свои этнографические изыскания, Шандон, выполняя инструкции, старался обеспечить экспедицию средствами передвижения на льду. Ему пришлось заплатить четыре фунта за сани и шесть упряжных собак, с которыми эскимосы скрепя сердце согласились расстаться. Первый помощник охотно завербовал бы Ханса Кристиана, искусного каюра, участвовавшего в экспедиции капитана Мак-Клинтока, но Ханс находился в это время на юге Гренландии.

Наконец он решился задать главный вопрос: нет ли в Упернавике какого-нибудь европейца, который ожидал бы прибытия брига «Вперед»? Приходилось ли слышать губернатору, что какой-то чужеземец, а точнее, англичанин, поселился в их краях? Давно ли заходили в порт китоловные или другие суда?

На эти вопросы губернатор отвечал, что уже больше десяти месяцев ни один чужеземец не высаживался на их берегах.

Шандон попросил дать ему список всех китобоев, побывавших в порту за последнее время, увы, но ни одного из них он не знал. Было отчего прийти в отчаяние!

– Согласитесь, доктор, что тут решительно ничего не поймешь, – сетовал помощник капитана. – Никого на мысе Фарвель! Никого на острове Диско! Никого в Упернавике!

– Скажите мне через несколько дней: «Никого в бухте Мелвилла» – и я поздравляю вас, как капитана брига «Вперед», дорогой Шандон.

Под вечер шлюпка возвратилась на бриг. Из свежих продуктов Стронгу удалось раздобыть лишь несколько десятков гагачьих яиц, они оказались зеленоватого цвета и размером вдвое больше куриных. Этого было маловато, но все же вносило некоторое разнообразие: экипажу порядком-таки надоела солонина.

Хотя на следующий день ветер был попутным, но Шандон не давал приказа об отплытии. Он решил для очистки совести подождать еще день, надеясь, что задержавшийся в пути капитан за это время явится на бриг. Шандон приказал каждый час палить из пушки. Выстрелы разносились громовыми раскатами над ледяными горами и только распугали чаек, альбатросов и каменных куропаток. Ночью с брига пускали ракеты за ракетами, но все было напрасно! Пришлось двинуться дальше.

В шесть часов утра 8 мая «Вперед», шедший под марселями, фоком и грот-брамселем, оставил за кормой Упернавик и маячившие на берегу шесты, на которых были развешаны отвратительные внутренности моржей и желудки оленей.

Ветер был юго-восточный, температура повысилась до 32F