Путешествие в Уссурийском крае, 1867-1869 гг. - [17]

Разумеется, продавать себя в этом случае соглашались только одни бобыли, голь, которые явились нищими и в новый край. Притом даже и те, которые были побогаче, забрали с собой достаточно скота и разного имущества, и те большей частью лишились всего этого от различных несчастных случаев в продолжение трудной и дальней дороги.

Таким образом, казаки с первого раза стали смотреть враждебно на новый край, а на себя самих как на ссыльных. Дальнейшее десятилетнее житье нисколько не переменило таких воззрений и не улучшило их положения. Как прежде, так и теперь везде на Уссури слышны горькие жалобы на разные невзгоды и тоскливое воспоминание о прежних покинутых местах. «Какое тут житьё, - обыкновенно говорят казаки, - зимой есть нечего, с голоду умирай, а летом от гнусу [50] ни самому, ни скотине деться некуда. Вот в Забайкалье было хорошо; не один раз вспомнишь про тамошнее житьё. У меня, - добавлял иной, - там водилось голов пятьдесят рогатого скота, а здесь есть только две коровёнки, да и за них слава богу! у других того даже нет».

«Теперь возьмём про хлеб. С весны всегда он растёт хорошо: высокий, густой, просто сердце радуется. Глядишь, летом или водой зальёт, или дождём сгонит, червяк поест и не соберёшь ты почти ничего за все свои труды».

«Или, например, купить что-нибудь, - тут отдай в два, в три раза дороже, да и то еще такого товара не возьмёшь, как в Забайкалье. Здешние купцы рады содрать с тебя последнюю шкуру. Вот я, лонись[51], дабы кусок купила, четыре рубля отдала, а что? там всего 16 аршин; разве две юбки выйдет, да старику выгадаю на рубашонку, - добавляла со своей стороны хозяйка, вздыхая при этом и приговаривая: - пришлось на старости лет горе мыкать, и нужду во всём терпеть».

«Теперь возьмём про всякое хозяйское снадобье, - продолжала словоохотливая баба. - Бывало, за Байкалом всего было вдоволь: масла целую кадку за лето наготавливала, говядины тоже вволю, ягоды всякие… а здесь что? в светлый праздник не видишь того, что прежде имелось каждый будний день. Пропади она совсем эта Уссури! так бы всё и бросили; пешком бы пошли назад в Забайкалье».

Эти и тому подобные рассказы можно услыхать на Уссури в каждой станице: везде недовольство, жалобы, тоска о прежнем житье за Байкалом.

Действительно, быт казаков, за весьма немногими исключениями, крайне незавидный.

Не говоря уже про какое-нибудь довольство жизни, большая часть иэ них не имеет куска хлеба насущного, и каждый год с половины зимы до снятия жатвы казна должна кормить большую часть населения, чтобы хотя сколько-нибудь спасти его от голода. Обыкновенно в это время выдают заимообразно неимущим казакам по 30 фунтов [12 кг] муки в месяц, но так как этой дачи для многих семейств недостаточно, и притом же она не вдруг выдаётся всем голодающим, то казаки к получаемому провианту подмешивают семена различных сорных трав, а иногда даже глину. Испечённый из этой смеси хлеб имеет цвет засохшей грязи и сильно жжёт во рту после еды.

Главным подспорьем к этому, но далеко не у всех, служит кирпичный чай, завариваемый с солью, или так называемый бурдук, т. е. ржаная мука, разболтанная в тёплой воде.

За неимением того и другого казаки приготовляют из высушенных гнилушек берёзы и дуба особый напиток, называемый шульта, и пьют в огромном количестве вместо чая.

Рыбную и мясную пищу зимой имеют весьма немногие, едва ли и двадцатая часть всего населения; остальные же довольствуются шультой и бурдуком, т. е. такими яствами, на которые нельзя без омерзения и взглянуть свежему человеку.

Результатами такой ужасающей нищеты являются, с одной стороны, различные болезни, а с другой - крайняя деморализация населения, самый гнусный разврат и апатия ко всякому честному труду.

Действительно, небывалому человеку трудно даже поверить, до какой степени доходит разврат среди уссурийского населения. Здесь везде мужья торгуют своими женами, матери дочерьми и делают это не задумываясь, часто публично, без всякого зазрения совести.

В несколько минут обыкновенно слаживается дело, и невинная девушка, иногда едва достигшая пятнадцатилетнего возраста, продается своею же матерью много, много если за 25 рублей, а часто и того менее.

Не только местные, но даже проезжие личности обыкновенно запасаются таким товаром, нисколько не думая о будущей судьбе невинной жертвы.

Для последней исход в подобном случае всегда бывает один и тот же: наскучив через год или два своему первому владельцу, она идёт к другому, потом к третьему, четвёртому, наконец, пускается на все стороны и гибнет безвозвратно.

Во многих станицах можно видеть подобные личности, для которых стыд, совесть и другие лучшие стороны человеческой природы не существуют.

Мало того, разврат до такой степени проник всё население, что нисколько не считается пороком, и на зимних вечерних сходбищах, или так называемых «вечёрках», постоянно разыгрываются такие сцены, о которых даже и неудобно говорить в печати.

С другой стороны, не менее резко бросается в глаза совершенное равнодушие казаков к своему настоящему положению и полная апатия ко всякому необязательному труду.