Путешествие в Ур Халдейский - [43]

Одновременно с болезненным сознанием, что если Орита и поедет с ним одним, то это произойдет только потому, что Гавриэль не захочет или не сможет откликнуться на ее просьбу к ним присоединиться, в душе Срулика поднялась волна великой жалости к Луидору Молчальнику. Ведь Срулик-то знал, что этот бедолага не заслужил ни ореола славы, в одну ночь выросшего вокруг него, ни ревности вожаков «Кувшина», видевших в нем, в этом чудаке, внезапно исчезнувшем только для того, чтобы придать всему еще больше загадочности, тайного любовника Яэли. Луидор не был знаком со Сруликом, и Срулик не был знаком с Луидором, то есть они никогда не были представлены друг другу общим знакомым, да и видели друг друга только случайно, главным образом в кафе «Кувшин», как чужие люди, не обменивающиеся даже приветствиями. Срулик не ведал, узнает ли его Луидор, и ему никогда не приходило в голову с ним сблизиться, и тем не менее он слышал про все, произошедшее с ним в ту ночь, собственными ушами из уст самого героя, находившегося за ширмой, — из уст Луидора Молчальника собственной персоной.

Это была деревянная ширма — изделие старой Розы, установившей ее в углу двора, чтобы собирать за нею все белье, полученное ею на дом для стирки. Роза стирала главным образом в домах работодателей, но все те молодые холостяки, что жили в съемных комнатах без каких-либо приспособлений для стирки, приносили свои вещи ей на дом, и им она назначала более низкие цены. Луидор Молчальник был одним из них, но в отличие от прочих, появлявшихся к вечеру, Луидор почему-то являлся со своим маленьким свертком рано поутру. Когда Срулик вставал чуть свет, чтобы подготовиться к экзамену или подать матери стакан чаю (стакан чаю на заре был лучшим лекарством для утоления ее сердечной скорби), он иногда видел сквозь зарешеченное окошко кухни Луидора Молчальника, опускавшего свой маленький сверток на землю за деревянной ширмой и усаживавшегося на нем, пока Роза, обнаружив его, не выходила перекинуться с ним словечком. Он рассказывал Розе о себе в третьем лице, начиная так:

— Послушайте, что случилось с моим другом…

Когда он так не начинал, Роза спрашивала:

— Как поживает ваш друг?

Встав чуть свет, чтобы погладить рубашку к последнему выпускному экзамену, Срулик услышал обо всем, что случилось с «другом», но более всего поразился реакции старой Розы.

— Вы ведь знаете, что мой друг любит одну девушку, которую зовут Офра, — начал Луидор в то утро, охраняя не только себя, но и имя Яэли.

Этот самый друг не мог больше держать свою великую любовь в тайниках сердца и тысячу раз решал открыться Офре, но в последнюю минуту, находясь перед ее дверью, отступал, потому что ему не хватало духу. В конце концов ему пришла в голову идея написать все, что было у него на сердце, и подсунуть письмо ей в комнату через щель под дверью. Поздно ночью, когда она, по его мнению, спала, он отправился по аллее Русского подворья, поднимающейся в сторону ее дома, и, уже находясь от него в считанных метрах, услышал за спиной звук приближавшихся женских шагов. «Это она», — подсказало ему сердце еще прежде, чем он обернулся и действительно увидел ее фигуру, торопливо поднимавшуюся по Русскому подворью.

— Это — перст Божий. Сейчас или никогда!

И весь он начал дрожать от возбуждения. Все тело его затряслось, как тогда, когда лихорадка охватывала его в иерихонских степях. Он сделал один шаг в ее сторону и почувствовал, что вот-вот рухнет на колени, охваченные конвульсивной дрожью. По счастью, под деревом оказалась скамейка, и он опустился на нее. В тот самый момент девушка подошла к нему и посмотрела на него с испугом, а когда узнала, глаза ее просияли и она нежно спросила:

— Что с тобой? Почему ты не идешь спать?

И он чуть не умер на месте от счастья.

— Это — перст Божий! — сказал он себе и хотел признаться ей во всем, но лишился дара речи и ничего не смог выдавить из себя, кроме стука зубов.

— Ты плохо себя чувствуешь? Ты болен? Пойдем ко мне, я живу здесь, в переулке за воротами.

И словно в слишком прекрасном сне, словно пребывая в раю, он пошел за нею, продолжая повторять про себя:

— Это — перст Божий! Перст Божий!

Рука об руку они вошли в ее комнату, и она указала на свою постель и сказала, чтобы он разделся и залез в нее, а она пока нальет ему стаканчик горяченького. И пока он прихлебывал чай, она оттянула занавеску к столу и стала раздеваться за нею. И при этом послала ему такую жаркую улыбку, сразу же, лучше любых горячих и крепких напитков в мире, унявшую его дрожь и судороги и вызвавшую его на приступ. В тот же миг ее взгляд переменился: вместо любви и тепла в ее глазах вдруг отразилось ужасное презрение, этакая брезгливость и отвращение, словно это не он, влюбленный и полный страсти обнимает ее, стремясь проникнуть в нее, а какая-то мерзкая лягушка. Этот взгляд словно расколол его душу пополам, будто отрезал член от его тела и вышвырнул за окно, как омерзительного гада.

— А теперь — доброй ночи и приятных сновидений, — сказала она ему, и он сжался от ужаса.

Он вдруг понял, что это не перст Божий, а лапа Сатаны, протянутая для того, чтобы надругаться над ним. Он рухнул на кровать и кулаками задавил стоны, рвавшиеся из его рта. По прошествии минуты он услышал, как она укладывается на диван и укрывается шерстяным одеялом, и к тому моменту, как он успел проглотить свои стоны и повернуться к ней лицом, она уже была погружена в глубокий сон, и тогда он поднялся и решил изнасиловать ее во сне: вот она простерта перед ним в одной лишь ночной рубашке на теле, и он может делать с нею все, что видел в лучших из своих грез наяву, но когда он подошел к ней, презрительный и полный отвращения взгляд ее глаз стоял между ними и ослаблял его мужество. Весь мир стал для него невыносимо тяжел и постыл, и он бросился к окну и поднял занавеску, однако не разверстый зев пропасти встретил его, но близкий гравий дорожки, ибо возлюбленная жила на первом этаже.