Путешествие в седле по маршруту "Жизнь" - [20]

Теперь уж он отвлекся, и я напоминаю, что мы собирались беседовать о Петушковой. Он спохватился, извиняется и выходит на минутку невесомо легко для восьмидесяти лет, хотя и пришаркивая.

Впрочем, у Булгакова, в "Мастере и Маргарите" сказано о кавалерийской походке, что она шаркающая, полагаю, не случайно, но потому, что конник привыкает к попиранию земли не подошвами — копытами. ("В белом плаще с кровавым подбоем шаркающей кавалерийской походкой ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат". Е. В. Петушкова полагает, впрочем, что Пилат шаркал по другой причине. Шпоры старинного типа, большие и зубчатые, задевали, если поднимать ноги, за задники сапог, и обувь быстрее снашивалась. Привожу эту точку зрения, дабы лишний раз проиллюстрировать скрупулезность, дотошность Лены.)

Георгий Тимофеевич возвращается, прижимая к животу кипу фотографий Лены.

— Смотрите. Смотрите. Изящество и очарование. Не амазонка, нет. Брюлловская всадница. С улыбкой, вызывающей ответную улыбку. И при этом совершенно слита с лошадью. Немцы говорят, надо ехать не "ауф пферд", но "ин пферд", не на лошади, а в лошади. Вот так она. И природный дар, и школа Анастасъева — гениального самоучки. Мягкий повод, идеальный мягкий повод. Не насилие над лошадью, не видимое, но истинное послушание. Охотное и даже радостное. Притом Ляля — идеальная нервная система. В это трудно поверить, но в Аахене на первенстве мира — я был там судьей — перед стартом переездки, когда все решалось и другие не знали, куда деться от волнения, она, слушайте, стоит у киоска и преспокойно ест сосиску. "Ляля, Ляля, тебе сейчас ехать!" — "Я знаю, но я кушать хочу!"

А о мягком поводе, как о некоем символе идеального содружества всадника с конем часто упоминают в семействе Рогалевых. Мне говорит о нем дочь Георгия Тимофеевича Елена на следующий день на трибуне ипподрома, когда, разминая гнедую чистокровную Арту от Афинс Вуда и Ахтырки, мимо скачет в фиолетовых камзоле и шлеме жокей международного класса А. И. Чугуевец, по-домашнему, по-рогалевски, Саша.

— Видите, как она у него голову держит — прямо, вольно. А у того, видите, голова загнута, шея скрючена. Вот это "железный посыл" — пресловутый. Читали книжку "Железный посыл"? Так ее герой все кричал своим ученикам: "Что ты бьешь по крупу — лупи ее в пах". Дядя Толя Лаке скакал с таким легким поводом, что все удивлялись. Однажды на финише, когда шли голова в голову, он вовсе бросил повод и подался вперед в такт движению лошади, и она, получив неожиданную свободу, инстинктивно прянула вперед и слоено вытянулась, а потом судьи спорили: круп сзади соперника, а нос впереди, кто же выиграл? Вот был посыл!

Теперь о том, как скакал Чугуевец. Поначалу лошадь и впрямь плыла без натуги — «кентером» — и лишь к повороту собралась в комок. Наездники взялись за хлысты, и вот тут — огромная разница. Соперник лупил вразмашку, "раззудись плечо", и, когда он отводил руку, жеребец испуганно шарахался, сбиваясь с прямого хода, Чугуевец лаконично и точно, как фехтовальщик, слегка, будто лишь подбадривая, попадал по крупу, когда задние ноги шли вперед, чтобы оттолкнуться, и этим ширил их движение, добавляя ему мощь.

А через день Чугуевец сидел у Рогалевых смирно и уютно в углу старого дивана с деревянным орнаментом из подков, уздечек и хлыстов. Похожий в седле на человечка, вырезанного из бумаги (56 килограммов с седлом и амуницией), вблизи он выглядел туго свитым из сплошных жил, и даже личико узкое, экономное, с глазами, тесно прижатыми к носу — впрочем, основательному — знаку мужества, на который не поскупилась природа. Скромно опустив ресницы, знаменитый Чугуевец по-девичьи теребил корявые рабочие ногти.

— Нет, вы видели, как Саша перед стартом заводит лошадь в бокс? — любуясь сыном рогалевского полка, «подавала» его Елена Георгиевна.

— У других артачатся, другие на воротах виснут и с них в седло прыгают, а у него встала и стоит как вкопанная. И совсем не нервничает.

— Если ты не нервничаешь, чего ей нервничать? — тихо молвил Чугуевец. — Объяснишь ей, что надо стоять, она и стоит.

— Это что же, — удивился я, — она понимает?

— Неужели же нет? — удивился он.

Я читал у Михаила Кольцова: "Весьма приятное зрелище, когда в цирке клоун Виталий Лазаренко прыгает сразу через десять рядом поставленных лошадей… Что обо всем этом думают лошади? Вот эти самые, которых привлекли для совершения странной, непонятной, загадочной для них операции?.. "Вот, — вяло думают лошади, — уже половина одиннадцатого, сейчас нас опять, как вчера, поведут на арену. Выстроят нас во фронт, десять человек лошадей. Почему десять — неизвестно. Затем этот странный, в широких лиловых штанах, будет через нас лететь, и только перепрыгнет через нас — уже поведут в конюшню. Что все это значит, какой в этом смысл и, главное, какая в этом для нас, лошадей, польза — нам, лошадям, этого своим умом не понять". Думают ли лошади именно так? Неизвестно. Возможно, что лошади ничего не думают. Ведь они все-таки лошади…"