Путешествие в прошлое - [4]
Оказалось, что в пятидесяти километрах на юг от Рудольфа они выбрали льдину и сели.
Федоров быстро определил координаты секстантом, а Спирин с Ивановым стали прослушивать сигналы радиомаяка. Но когда работа была закончена и люди уселись в самолет, мотор не завелся. Целые сутки, падая от усталости, они крутили винт, но мотор был мертв. Мороз усиливался, начало пуржить. Ни спальных мешков, ни продуктов с собой не было. Обнявшись, в тесной открытой кабине они отогревали друг друга.
Только на вторые сутки потеплело, и мотор, подогретый пропитанной бензином паклей, удалось запустить.
Были и другие происшествия, но, к счастью, все они кончились благополучно.
После полета «разведчика» на полюс план высадки экспедиции был пересмотрен. Командование отрядом решило, что на полюс сначала пойдет один флагманский корабль. Это вызвало большие споры: остальным участникам экспедиции казалось, что такой план слишком рискован и что если посылать одиночный самолет для поисков и подготовки льдины для всех остальных, то надо посылать не флагманский корабль со всем командованием и папанинской четверкой, а какой-либо другой. Но решение командования было непреклонным.
20 мая ночью Дзердзиевский наконец уверенно сообщил, что погода в районе полюса хорошая и надо вылетать. В 04 часа 50 минут флагман под командованием Водопьянова, имея на борту 13 человек, в том числе папанинцев во главе со Шмидтом, стартовал на полюс…
Наступили тревожные часы. Что с самолетом? Не случилось ли чего при посадке? Ежечасно Москва запрашивала нас, но мы ничего не могли ответить, так как не знали, что они сели благополучно, но не могут сообщить об этом: самолетная рация у них вышла из строя. И только через сутки, когда Кренкель смог собрать свою рацию, Водопьянов сообщил: «Сели благополучно, льдина отличная. Широта 89°25' , долгота б8°40' , западная. 21 мая 1937 года».
Теперь мы имели свой аэродром на полюсе, свою метеостанцию, и выбрать погоду для старта остальных трех машин было нетрудно. В ночь на 25 мая Кренкель сообщил, что погода в районе полюса ясная, тихая и они готовы нас принять. Мы получили от Папанина наказ захватить с собой его собаку.
25 мая на Рудольфе стояла облачная погода с температурой минус 19 градусов.
Стали собираться, и вдруг с радиостанции острова по телефону сообщают, что погода на куполе, на аэродроме будет быстро портиться, необходимо торопиться, иначе взлетную полосу затянет туманом.
Когда молоковский самолет — теперь он стал нашим флагманом — пошел на взлет, а тракторы подтягивали на полосу алексеевскую машину, с юга уже наступал туман. Но через 12 минут и второй самолет был в воздухе. Настала наша очередь. Но когда вытаскивали со стоянки из глубокой снежной траншеи наш самолет, лопнул стальной трос. Только спустя сорок минут нам удалось выбраться на старт. Туман уже затянул южную часть острова. Взлетали прямо в океан, над стометровым обрывом ледника.
Согласно плану экспедиции после взлета самолеты должны были идти на север в зоне радиомаяка и на широте 83°, где, по сообщению Крузе, облачность кончалась, собраться вместе, чтобы следовать в лагерь Папанина строем.
Однако, спустя 28 минут, когда мы прибыли на границу облачности и ясного неба, здесь, в узкой полосе излучения радиомаяка, самолетов не оказалось. Потом выяснилось: самолет Молокова ожидал остальных в точке рандеву целый час и, не дождавшись, опасаясь перерасхода горючего, улетел на полюс.
Экипаж Алексеева видел на горизонте, где-то за кромкой облачности, флагманскую машину, но тут же потерял ее из виду и тоже пошел самостоятельно. Нам же из-за отсутствия необходимой мощной радиостанции не удалось связаться ни с одним из самолетов. Надо сказать, что в те времена обязанность радиста часто возлагалась в экипажах на штурмана, а он за своими основными делами не всегда находил возможность заняться связью.
Оставшись одни в этом безграничном просторе льдов, где нет ориентиров и не работают магнитные компасы, мы отлично представляли, какие трудности могли возникнуть перед нами.
Весь основной груз научного оборудования экспедиции, а также большая часть продуктов для открывающейся научно-дрейфующей станции были у нас на борту. Если вернуться на остров Рудольфа, значит, сорвать открытие СП-1, тем более что наступавшая весна с каждым днем ухудшала летную погоду. Нам оставалось идти к полюсу самостоятельно, выбрать годную для посадки льдину, сесть и, уточнив свои координаты, перелететь в лагерь папанинцев…
Когда мы достигли восемьдесят третьей широты, облачность резко оборвалась, перед нами возникло ясное голубое небо, внизу тянулись пространства изломанного льда, залитого лучами солнца. Каждые 15–30 минут я рассчитывал координаты, используя для ориентации солнце, радиомаяк и метод счисления, и, кроме того, вел наблюдение за льдами, наносил данные на карту и в бортовой журнал. На мои запросы и ключом Морзе, и микрофоном ультракоротковолновой рации самолеты нашей тройки не отвечали. На широте 88°30' я перестал их звать, так как с приближением полюса пришлось все свое внимание перенести на штурманские расчеты. С Рудольфа по радио сообщили, что погода там, в приполюсном районе, отличная. И действительно, вокруг нас на бледно-голубом небе не было ни одного облачка. При подходе к полюсу, начиная с восемьдесят девятой широты, я всецело перешел на астрономическую навигацию. Мы находились на высоте тысячи метров. Под нами тянулись тяжелые паковые многолетние льды. Присматриваясь к ним, мы неоднократно замечали большие поля льда с ровной, гладкой поверхностью, вполне пригодные для посадки тяжелых самолетов на лыжах. Это были поля спаянных больших и малых льдов, разделенных между собой грядами торосов и узкими разводьями. На огромной территории океана происходило великое торошение льдов — в хаосе сжатия триллионной массы образовались вздыбленные ледяные горы, широкими грядами медленно ползущие друг на друга. Глядя сверху на эту безбрежную ломку, мы невольно с величайшим уважением вспоминали тех, кто в этой гигантской подвижке пробивался пешком или на собаках к полюсу.
