Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях - [86]

Это далеко не единственный образчик непринужденного, как бы подслушанного и кем-то записанного диалога.

«12, утром. Я еще не спросил Патрика, какая сегодня погода. Эти два дня шел дождь. Дождливая погода плохо отражается и на моих легких и на моем кошельке. Патрик говорит, что очень ветрено и облачно – горе моим шиллингам! Итак, я встаю и иду к моему камину, – Патрик говорит, что он растопил камин, а ведь сегодня не холодно и не день бритья – все это очень убыточно. Стелла сейчас поднимает свою белую ногу и надевает на нее туфлю… Передайте ей мои приветствия и скажите ей, что я буду сегодня обедать у декана – пусть она тоже придет, или, лучше, Дингли, – напишите ей записку… Это утренний диалог Стеллы, нет, я хочу сказать – утренняя речь. Доброе утро, сударыня, дайте мне наконец встать. Но я вам говорю, она не может сегодня обедать у декана, она должна быть у миссис Проби, эта Уоллс, и пойти с ней в лавку купить ярд муслина и кружев для нижней юбки. Еще раз говорю – доброе утро, сударыня».

После этого можно не удивиться и такой строчке:

«Ну, довольно, слезьте с постели и дайте мне встать», – обращается автор к адресату в одной утренней записи, а перед этим горько жалуется, что Роберт Харли до сих пор еще не представил его королеве.

И на всем протяжении монолога идет нарочитое вплетение элементов игры и забавы в ткань сложной жизни Свифта в этот лондонский период.

То и дело перебивается проза монолога рифмованными строчками, мистификационно выдаваемыми Свифтом за народные пословицы, чужие стихи и т. д.; тут же, рядом, детские загадки, смешные шутки, дурачества – вот он пишет несколько слов с закрытыми глазами, чтоб показать устойчивость своего почерка, то вдруг имитирует почерк Стеллы, то сердится на сделанную кляксу, намекая, что сделал ее нарочно, или сочиняет нарочито плохую остроту и безмерно ею наслаждается…

Не нужно думать, что все эти игры «театра для себя» – теперь, через двести двадцать пять лет, они могут показаться равнодушному исследователю слащавыми, приторно сентиментальными, наивно-глуповатыми, – практиковались Свифтом только в «Дневнике для Стеллы»; он их выносил – вспомнить хотя бы процессию к Кингу, а еще раньше постановку Исаака Бикерстафа – и на широкую общественную сцену. Но, конечно, только в своем внутреннем монологе давал он себе в этом смысле полную волю, не сдерживая размаха бурной своей фантазии.

В этих забавах Свифт отдыхал.

Отдыхал не только «благодетель», «опекун», но еще один Свифт, о котором рассказывает монолог: методический, аккуратный, деловитый буржуа, совсем купец из Сити, добропорядочный, расчетливый, даже скуповатый, и уж во всяком случае отнюдь не грозный боец…

Случилось однажды, что добродушный лентяй Патрик, так мучивший Свифта своей неаккуратностью, купил на свои гроши птичку коноплянку и клетку для птички.

«6 января. Утром. Вчера вечером, когда Патрик еще спал, я вышел, чтоб добавить угля в камин, и увидел в его каморке клетку с коноплянкой, которую он купил, чтоб отвезти ее в Дублин. Он заплатил за нее шесть пенсов. Я уверен, что через неделю она подохнет от тоски. Патрик посоветовался со мной перед тем, как купить ее… Я честно указал ему на величину затраты и на легкомыслие всей затеи, объяснив, что невозможно будет перевезти живой груз через море, но он не хотел последовать моему совету и принужден будет раскаяться…»

Это очень серьезно. Отнюдь не с большей серьезностью рассказывает Свифт в этом же и других письмах, что Харли и Сент-Джон не слушаются его советов и принуждены будут раскаяться.

С творческим восторгом культивирует в себе Свифт качества добропорядочного буржуа, солидного мещанина. С умилительной точностью сообщает он каждый день, где он обедал, и если не в гостях, то сколько заплатил за обед; обстоятельно рассказывает, как дорого обходится ему уголь для камина; в какое потаенное место прячет он на ночь свой кошелек; каковы суммы, проигранные им в карты в великосветских гостиных, – двадцать три шиллинга за 1712 год! – сколько заплатил он за новый парик («три гинеи, и, клянусь богом, я разорен!»); как он переехал за город на дачу – он платит за нее шесть шиллингов в неделю; и как он иногда для здоровья ходит из города на дачу пешком, и он сосчитал количество шагов – пять тысяч семьсот сорок восемь; и как он по утрам завтракает молочной кашей – «я ее не люблю, я ее ненавижу, черт возьми, но это дешево и полезно для здоровья»; и как он катается верхом – «в камлотовом сюртуке, с красными бархатными отворотами и серебряными пуговицами»; и как он переменил квартиру и живет теперь в районе Листерфилд, платя десять шиллингов в неделю – «долго я таким образом не выдержу – честное слово!»; и как две знатные леди, каждая в отдельности, обещали ему подарить шарф, – хитро подмигивая, он заявляет: «Конечно, я посмотрю, какой лучше, и тот возьму…»

И кажется – он подмигивает самому себе: «Вот какой я практический и деловой человек…»

До того практический и выдержанный, что несколько раз торжественно заявляет, что преодолеет свою пагубную, разорительную страсть… покупать книги. Помилуйте! Вот он заплатил сорок восемь шиллингов за три тома французского издания Лукиана, вот купил Плутарха, вот истратил двадцать пять шиллингов на Страбона и Аристофана, да еще пришлось два шиллинга отдать извозчику; мало того, у лондонских букинистов той поры практиковался хитрый трюк, специально для «практических» покупателей, – они устраивали что-то вроде лотереи – отзвук мании лотерейной игры, охватившей Лондон в те годы; Свифт и проиграл однажды почтенную сумму – четыре фунта семь шиллингов – в такую лотерею, получив за эти деньги полдюжины малоценных книг.