Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях - [135]

Обычная история, дешевая клевета. Уолполу, мастеру этих дел, блестящему организатору «торга совестями», довольно было словечко шепнуть, чтоб пустить в ход несложную эту машину! Конечно, он это и сделал, когда убедился, что со Свифтом каши не сваришь. Необходимо в таком случае Свифта наперед дискредитировать – вдруг он вздумает заняться политикой, присоединиться к Болинброку.

Но и Свифт, выходя от Уолпола, должен был, помимо всего остального, тут же, на месте, понять, какое оружие дал он в руки этому человеку беседой с глазу на глаз!

Свифту мучительно стыдно. Чего же он ждал от этого министра, с которого писал портрет министра в Лилипутии?

А теперь возможно все. Будут обвинять его, Свифта, в том, что он захотел кусочка пудинга из рук Уолпола. Но этот удар он отразит и не позволит отнять единственное, чем дорожит, – свое честное имя.

Приписка – предупреждение Уолполу, что его план разгадан. Мало того, Свифт пишет письма аналогичного содержания различным своим друзьям. В письме к священнику Стопфорду он пишет:

«На свидании с Уолполом мы разошлись во всем; но это вызвало толки… Говорили, что мне были сделаны некоторые предложения, и я получил по этому поводу много писем. Но во всем этом нет ни слова правды».

И в другом письме:

«Уверяю вас, я не получил никаких предложений, да и не принял бы их. Мое поведение в отношении людей у власти было с момента моего приезда сюда совершенно противоречащим таким возможностям».

Контрмеры Свифта, во всяком случае, ослабили удар. Клевреты Уолпола сделали свое дело, но слухи, позорящие Свифта, не нашли широкого распространения.

Беседой за завтраком у Уолпола кончается, по существу, политическая жизнь Свифта.

Хорошо. Вопрос о переводе в Англию пока исчерпан. Уолпол будет против; сумеют ли помочь две дамы, супруга и любовница наследника, – пока неизвестно. Но рукопись «Гулливера» была с ним.

И помимо этого были свои иронические радости у Свифта в эти летние месяцы 1726 года.

Приятно было подарить Попу тему «сатиры на человеческую глупость» – она появилась в 1728 году под заглавием «Дунсиада» (от английского – «дурачок»), имела громадный успех, и не Свифта вина, что Поп, в плену своего эгоцентризма, изобразил дурачками преимущественно своих соперников – поэтов и критиков.

Больше повезло с Гэем. Он написал действительно сильную вещь по свифтовской инициативе. «Опера нищего», появившаяся через два года, – чудесный сценический памфлет о героях Ньюгета и Тайберна, тюрьмы и виселицы, в которых высшие члены лондонского общества, банкиры и министры, с некоторым удивлением узнали самих себя.

Приятно было также помогать Попу и Арбетноту в отборе и редактировании всяких мелочей и шалостей пера, писать новые в таком же стиле – и выпустить все это в свет под эгидой Мартина Скриблеруса. Был столь любимый элемент мистификации в этом. И может быть, было еще приятнее осуществлять мистификационные игры, «реализованные шутки» со своими друзьями. Видно было еще по «Дневнику для Стеллы», как любит Свифт «обыгрывать» свою нарочитую скупость. И вот однажды вечером приходят к нему Гэй и Поп…

– Эге, джентльмены, что означает ваш визит? Как это случилось, что вы покинули салоны благородных лордов – вы так привыкли к ним – ради бедного декана?

– Но мы предпочитаем видеть вас, а не их…

– Вот как? Если б не знать вас, как я вас знаю, – можно было бы этому поверить! Но поскольку вы пришли, придется угостить вас ужином?

– Благодарим, доктор, но мы уже ужинали…

– Уже ужинали? Помилуйте, еще нет восьми часов. Но если б вы пришли на голодный желудок, мне пришлось бы вас накормить. Подумаем – чем бы я вас угостил? Ну, наверное, пришлось бы разориться на пару омаров – приличное угощение… Это обошлось бы в два шиллинга. Затем кусок пирога – это шиллинг, потом вы бы выпили со мной бутылку вина. Конечно, вы поужинали так рано специально для того, чтоб сэкономить мне вино…

– Честное слово, сэр, мы предпочитаем беседовать с вами, нежели пить вино!

– Но если бы вы поужинали у меня, как вы должны были бы поступить по правилам приличия, я поставил бы вам бутылку вина. Итак, бутылка вина – два шиллинга, вместе с прежними – пять шиллингов, по два шиллинга с половиной на брата. Держите, Поп, вот ваша доля, а вот вам, Гэй, я не собираюсь экономить на моих друзьях!

– Все это было сказано, – рассказывает Поп, – с обычной его серьезностью, и, несмотря на наши протесты, он заставил нас взять деньги…

Летом Свифт провел несколько недель у Попа, в его туикнемской вилле. И здесь, тихими вечерами, в уютном кабинете хозяина, в присутствии Попа, Гэя, Арбетнота, Болинброка, он читал «Гулливера».

Свифт читал спокойно, даже несколько мрачно.

Гэй не мог усидеть на месте, вскакивал, заливался смехом.

Поп садился ближе к камину, зябко кутался в нарядный свой халат, широко открывая, словно в удивлении, свои грустные, беспокойные глаза. Сдержанно смеялся – как-то неуютно себя чувствовал – будто давит его сила, непонятная, чуждая. Поп органически не умел переживать в литературе что-либо, кроме себя, и гомеровская «Илиада» была для него только поводом складывать ловкие и гладкие стихи. А сейчас, встревоженный звуками этого удивительного молодого голоса, Поп, пожалуй впервые в жизни, стал догадываться, что литература существует не только для развлечения тех, кто ее делает…