Путешествие в молодость, или Время красной морошки - [54]

— Вот это и хорошо, что нетипичный! — обрадованно воскликнул я. — Значит, о нем можно написать интересно!

— Написать все можно, — загадочно произнес секретарь, — а вот напечатать…

Он вызвал секретаршу и велел позвать Антипова.

Антипов, инструктор райкома, сначала устроил меня в местной, довольно уютной гостинице, подчеркнув, что мне предоставляется отдельная комната с персональным рукомойником, И, дождавшись, пока я зарядил фотоаппарат, повел к Аяйвачу.

Мы шли по главной улице селения довольно долго, все удаляясь от берега моря. Дорога проходила по берегу еще покрытой льдом, но уже испещренной проталинами, готовой вскрыться речки. Слева тянулись какие-то приземистые здания с глухо заколоченными оконными проемами.

— Когда-то здесь был рыбоконсервный завод, — пояснил Антипов. — Но большая рыба кончилась, и завод закрыли.

— Но сейчас, как мне показалось, район готовится к путине, — заметил я.

— Какая это путина! — презрительно протянул Антипов, — Так, немного ловим для собственных нужд.

За корпусами закрытого и бездействующего рыбозавода, наводившего уныние своим запустением, вдруг показались высокие конусы чего-то серого, припорошенного кое-где еще нерастаявшим снегом. Они напоминали виденные в кино терриконы донецких каменноугольных шахт.

— Это терриконы? — спросил я.

— Нет, — усмехнулся Антипов. — Все приезжие так думают. А это кучи каменной соли. Когда действовал рыбокомбинат, нужда в соли была великая. И ее завезли сразу на много лет, чтобы спокойно работать. Но вот, как оказалось, и рыбы нет, и соль не нужна…

Громадных террикона было три. За последним виднелась обитая черным толем и утепленная дерновой завалинкой деревянная будка с высокой железной трубой, из которой вился веселый дымок.

— Аяйвач! — еще издали крикнул Антипов.

Скрипнула дверь, и на порог вышел маленький, тщедушный, словно прокопченный человек в засаленном, но аккуратно подогнанном ватнике, в резиновых сапогах с обрезанными голенищами.

— Здравствуйте, граждане начальники! — рука у него была узкая, темная от въевшегося каменного угля, но твердая, словно вырезанная из крепкого дерева, — Заходите в гости, чай как раз поспел.

— Товарищ Аяйвач! — официальным тоном сказал Антипов, — Мне некогда тут чаи с тобой распивать. А вот этот товарищ из Магадана, из областной газеты, пришел побеседовать с тобой.

— Так ты тоже следопыт? — обрадованно спросил меня Аяйвач.

— Не следопыт, а корреспондент, — серьезно, многозначительно пояснил Антипов.

— Ну ничего, ничего, — скороговоркой произнес Аяйвач, впуская меня в крохотную, но теплую комнатку.

Под потолком сияла стопятидесятисвечовая лампочка, освещая убогое, но по-своему уютное жилище. Напротив лежанки стояла обложенная кирпичом чугунная буржуйка, и я, истопивший за свою жизнь не одну печку, мысленно одобрил это усовершенствование, позволяющее долго держать тепло. На единственной конфорке весело пыхтел черный чайник. Веселья прибавлял когда-то белый заварочный чайничек с чуть отбитым носиком, придающим ему какой-то лихой вид.

Аккуратно застеленная серым солдатским одеялом, лежанка служила и сиденьем. А над ним красовалась приколотая обыкновенной кнопкой старая, уже потрескавшаяся фотография бравого солдата в пилотке с красной звездой, с двумя орденами.

Я долго разглядывал фотографию, слыша, как за моей спиной сдерживает свое дыхание Аяйвач.

— Эта фотография была сделана лагерным фотографом Сандлером, когда я вернулся с войны…

Старый шаткий ящик, служащий столом, был покрыт облупленной, аккуратно вытертой клеенкой. Аяйвач выложил на нее кусковой сахар в разрезанной пополам жестянке, две эмалированные кружки на выщербленных блюдцах, полбуханки белого хлеба, надорванную пачку галет и сливочное масло.

— Будем чаевать! — решительно заявил хозяин и, пытливо всмотревшись в меня, вдруг приглушенным голосом осведомился: — Ты кто?

Я понял, чем интересуется Аяйвач, и сообщил:

— Чукча я, с Улака…

— Далекий земляк, — задумчиво произнес Аяйвач. — Хотел бы я побывать в твоих местах, да уж годы и силы не те… Да и дорога к тебе, наверное, стоит недешево.

Я пил крепко заваренный чай вприкуску, наливая его в блюдце, чтобы не обжечься, вспоминал свое детство, когда такое чаепитие было вожделенным и редким лакомством.

Аяйвач тоже первое время молчал, громко прихлебывая чай, но по его лицу время от времени пробегали какие-то тени, как это бывает на морской поверхности в сильный ветер, когда плывущие облака отражаются в воде.

Вдруг он улыбнулся, поднял на меня глаза и сказал:

— Вспомнил детство.

Меня словно изнутри чем-то кольнуло.

— Я тоже вспомнил детство…

— А вспомнил я, — продолжал Айявач, — как в детстве, глядя, как мои богатые сородича пили в стойбище этот напиток, глотал слюни и мечтал хоть раз в жизни напиться досыта крепкого, сладкого чая…

С этого чаепития, с воспоминаний о своем детстве и началось удивительное жизнеописание бывшего оленного человека, таежного охотника, политического заключенного и солдата-героя Аяйвача…

Он родился на той линии земли, которая в учебниках географии называется лесотундрой, на древних пастбищах корякских оленеводов.

Сказывают, что именно коряки и принесли на север умение выпасать рогатого друга даже в тех уже землях, где не было деревьев и укрытие от пурги и мороза надо было искать в долинах тундровых рек и на берегах озер, на южных склонах скалистых хребтов.