Путешествие в молодость, или Время красной морошки - [31]

Когда мы вышли на улицу, он огляделся и вдруг сказал, обращаясь ко мне:

— А я ведь никогда не бывал в яранге…

— Так в чем дело? — с готовностью предложил я. — Зайдем вот сюда, в ближайшую…

Но тут на пути встал Валютин.

— Зачем именно сюда? Можно подобрать другую, более приличную. — Он повернулся к Гэмауге: — Кто здесь живет?

— Каанто, — ответил Гэмауге. — Только он нездоров…

— Вот! — обрадовался Яковлев. — Заодно и врач осмотрит больного. Где врач?

Из свиты вперед вышла женщина средних лет, в резиновых сапогах и солдатской плащ-на латке.

— Я врач.

Но Валютин все стоял на пути. Гэмауге решил прийти ему на помощь.

— Каанто отдыхает…

Помолчал и, отвечая на вопросительный взгляд председателя областного Совета, пояснил:

— Уже несколько дней сильно отдыхает…

— В отпуску, что ли? — недоумевал Яковлев.

— Самовольно, так сказать, — пояснил председатель местного колхоза «Заря коммунизма» Стрельцов.

— Ничего не понимаю!

— Пьяный он! — махнул рукой Гэмауге.

Яковлев некоторое время потоптался в нерешительности, потом все же сказал:

— Ничего… Войдем. Надеюсь, он не будет на нас в обиде.

Такое впечатление, что Каанто ждал нас. Конечно, он был в сильном-подпитии, но, как это бывает с людьми крепкими, но пьющими, пребывал в том состоянии, когда внешне казался вполне трезвым — речь связная, даже до некоторой степени рассудительная.

— Амын еттык! — громко приветствовал он гостей, заполнивших тесный чоттагин.

Это был типичный чоттагин приморской яранги, жилище человека среднего достатка. Дощатые стены, набитые чуть выше человеческого роста, продолжались закопченными жердями, на которых крепилась внешняя покрышка яранги из потемневшей моржовой кожи. Прямо в коже было прорублено окошко и вставлено стекло. Вдоль стен стояли бочки с припасами, под ногами путались собаки, щенки. Слева от входа тлел костер.

Из-под передней занавеси мехового полога выглядывали взлохмаченные, с запутавшейся в волосах белой оленьей шерстью головы домочадцев: две женские и детская. У девочки была любопытные, чуточку испуганные глазенки.

— Инной! — громко закричал Каанто. — Вылезай и угости пришельцев чаем… Садитесь все…

Кто примостился на бревне-изголовье, кто на китовых позвонках, обычной «мебели» в чукотской яранге.

Каанто откуда-то выудил бутылку, заткнутую тряпицей, и предложил Яковлеву, сразу же выделив его из толпы гостей.

— Может, выпьем?

— Нет, — отказался Яковлев. — Я не отдыхаю. Я работаю…

— Хорошая работа у начальства! — искренне, безо всякой задней мысли воскликнул хозяин.

Это был мужчина среднего возраста с правильными чертами темного от морского и тундрового загара лица.

— Работа как работа, — произнес Яковлев, — Где же вы так хорошо научились говорить по-русски?

— Емельянов научил, — с гордостью ответил Каанто. — Был у нас такой учитель. Однако уехал. Насовсем уехал и больше не вернулся. Он понимал нашу жизнь, знал наш язык и очень хорошо учил русскому языку.

— Ну вот, скажите, товарищ Каанто, нравится вам жить в яранге?

— Очень! — воскликнул Каанто. — Теперь я очень люблю жить в яранге! Раньше, до революции, не любил…

— Постойте, постоите, — остановил его Яковлев, — До какой революции? Сколько вам лет?

— Сорок два, — ответил Каанто. — Мы все до революции жили плохо. Не видали солнечного света, наши дети умирали…

Я вдруг вспомнил это стихотворение из «Книги для чтения», которое с серьезным и многозначительным видом пересказывал Каанто.

Однако на его лице светилась искренняя радость, он и впрямь был рад гостям и старался показать себя с лучшей стороны.

Яковлев, чтобы как-то переломить беседу, вдруг назвал меня и спросил хозяина:

— Читал его книги?

— Читал! Рассказ про окошко читал и сам сделал по его рассказу такое же.

Яковлев внимательно оглядывал жилище, и я по мере своих сил старался поподробнее описать ему устройство чукотской яранги, не обращая внимание на громкие разглагольствования пьяного Каанто.

Настроение председателя облисполкома явно испортилось, и я понял, что виной этому не громкие речи Каанто, а яранга.

На прощание Яковлев еще раз спросил хозяина:

— Ну, как, довольны жизнью?

— Живем хорошо! — воскликнул Каанто. — Мы всем довольны. Партия и правительство делают для нас все! Мы вышли из темноты и невежества, совершили гигантский прыжок из первобытности в социализм и сейчас влились в дружную семью советских народов… Многонациональная наша страна…

— До свидания, товарищ Каанто! — отчетливо и громко произнес Яковлев, — Будьте здоровы. Желаю вам всего хорошего!

— До свидания, товарищ председатель!

Каанто долго тряс руку Яковлеву, не давая отнять ее.

— Приезжайте еще раз. Мы вам покажем самодеятельность. Споем новые песни про нашу счастливую жизнь.

Мы вышли на улицу.

Туман по-прежнему держался за мыс Нунэкмун, скрывая от нас панораму залива Лаврентия и окрестных невысоких, зеленых в эту пору тундровых холмов.

Яковлев огляделся и спросил:

— А где у них тут туалеты?

Я объяснил, что в летнее время нужду справляют где-нибудь поодаль в тундре, за холмом или же за скалами на берегу моря. А зимой туалетом служит ведро, которое держат в спальном помещении, и называется этот сосуд эчульхен.

— Так от него же пахнет!