. Мы посетили один тиатинский монастырь. Множество мощей и богатства видели мы там, но я смотрел одну нимбообразную чашу для святого причастия. Она вся из золота, и на нем эмалью выведены лоза и виноград. Зрелище это предивное. В другом монастыре мы видели еще четыре могилы святых и другие святые мощи без числа. [Осматривали] просторные и хорошие лечебные дома — ксеноны, великое попечение и богатство в них. Большие монастыри отлично выстроены. Меня пришел проведать один вельможа. По-видимому, он был очень человеколюбив, этот молодой человек. Он дважды приходил ко мне. Предложил мне, что если я-де пожелаю, покажет мне одно чудо господнее. Ксенон тот, а также и чудесное это явление были в его ведении. Все это видел я достоверно своими глазами, а кто тому не поверит, пусть как знает. Взял он меня туда, где находился черный занавес, о котором я уже писал. Сначала прослушали обедню. Затем он подвел нас к одной застекленной раме на полу у престола. Подняли ее. В хрустальном гробу, богато украшенном золотом, покоилась одна монахиня-девственница. Она, оказывается, была прислужницей в лечебнице. Звали ее Катуринией. Представилась она господу сто лет тому назад. Вот уже одиннадцать лет, как она причислена к блаженным. К святым еще, не причисли ли, а много чудес сотворила она, и казалось, что только что скончалась. Лишь кончик носа чуточку потемнел. Убрана она была богато. Затем повели меня посмотреть на больных. Вошла одна женщина, на ней была грубая власяница, на голове шапка из козьей шерсти. Женщина разносила пищу больным. Раза три я сам видел, как она выносила из кухни полные подносы. Потом посадили меня в одну комнату. Ко мне привели эту женщину. Уселась она, расспросила обо мне, беседовала любезно. Она была девушкой двадцати двух лег. Ее много упрашивали одеть на себя монашескую рясу и постричься. Она отказывалась, не смею, мол, вступить на трудный путь, и что будет, ежели, давши обет Христу, не сумею исполнить его? Буду, мол, служить лишь тем, что могу. Вот ее простая служба и жизнь земная. Так обслуживает она больных. Вовсе босая, на голом теле носит она грубую власяницу, цветом такую, какую одевают вдовы грузинки. И голова покрыта тем же. Подпоясана она толстым вервием. На груди распятие и четки. Вот уже семь лет, как она принимает ежедневно святое причастие. И кроме этого, ни воды, ни пищи, ничего не берет она в рот. Этим и поддерживает ее господь. На вид она хороша и стройна, только бледна немного. Силы в ней столько, что прислуживает она бойко. Много дивных чудес совершала она. Не раз видела Христа и пресвятую богородицу. Не раз изгоняла беса плачущим. Шесть эджи прошла она по воде в море. Здесь обычно строго проверяют пастырей и священников. Много следили за ней: нет ли туг чего бесовского или не прикидывается ли она. По велению святейшего папы ее сажали. Запирали ее подолгу и за это время приставляли разную стражу к ней, разных наставников. Убедились, что нет ничего бесовского и лживого, и поверили. Смотрит за ней одна монахиня доминиканского ордена, а один из этих же старцев является ее духовником. Когда этот исповедник служит обедню, она трясется вся, стоит ли, сидит ли. Говорят, у того еще двенадцать таких же учениц, все двенадцать творят чудеса. Две из них держат строгий пост. Папа даже разгневался на них за это: приказал дважды в неделю принимать пищу. Но одной это повредило, — ежели поест дважды заболевает, ежели один раз, — то здорова. Но ослушаться приказания папы они не смеют. Девушка, о которой я писал выше, также зовется Катуринией. Она, как и та Катуриния, прислуживает больным. После того она однажды прослушала обедню вместе со мной, со мною же принимала причастие из рук господина Ришара. Плакала она много. Изнемогла очень.
Дули злые ветры, мы задержались в Генуе пять дней. Я ходил к ней два-три раза, навещал ее. Ту доминиканскую монахиню и теперь охраняют. И никто, кроме духовника, не может входить в ее помещение. Ее пускают лишь обслуживать больных и на обедню, а остальное время она всегда в закрытом помещении. Потом я пошел во дворец князя. Богатый дворец был у него. И супруга хорошая. Вышли мне навстречу, пригласили, беседовали любезно. Потом осматривали их дом. Много видел я там редких вещей: икон, крестов золотых, ларцов резного плетения, серебряных ларцов разной формы и чеканки, драгоценных камней, редких сосудов, коралловых веток больших, выше оленьих рогов. Иные из них вились вокруг дерева. Иные росли на камнях. Красные, другие белые, пестрые, причудливо вырезанные кораллы, животные, ваянные из яшмы и агата. Видел и другие такие вещи, которых не приходилось видеть даже во дворце короля Франции. Внутри дворца у него была небольшая домовая часовня, красиво и богато убранная. В Генуе улицы узкие. Коляска не проедет. Ездят на паланкинах. На базарах женщины не сидят. Они берегут даже женщин. Во Франции прислужницы, хозяйки, маркитантки, повара — все женщины. Жены больших купцов все время сидят там в лавках. Разносчики, носильщики, приказчики, торговцы, — все женщины. В Италии же, разве что крестьянка вынесет фрукты или иную мелочь продавать, а не то женщины торговками не бывают.
