Путешествие в Агарту - [22]

– Древние ламы считали Кайлас положительным полюсом Мировой Оси. В таком случае, можно предположить, что отрицательный полюс находится у антиподов, на острове Пасхи, чьи огромные статуи, глядящие в море, существуют лишь ради того, чтобы заклинать и призывать «отсутствующих создателей». Южное полушарие – отрицательный противовес мира.

– Высота Кайласа – 6 700 метров, и его вершина совершенно недоступна…

То были труды ради «новой науки», во имя космогонии и космологии, призванных питать Рейх, который должен был просуществовать еще тысячу лет. Но теперь, подумал или почувствовал я, когда Рейх неминуемо гибнет, труды этой самоотверженной группы отходят в сферу чистой эстетики, а то и кажутся простым сумасбродством. Все это были люди, занимавшиеся «исследованиями особого назначения», которые должны были совершить революцию в нашем болезненном «научно-техническом» подходе к реальному существованию материи, к Земле. Они изучают ее как живое существо и как космический организм. Систему волновых излучений. Материю, вибрирующую в энергии, и энергию, которая воплощается в материи, подчиняясь еще непонятному нам циклу.

Эти люди трудились целый год, порой в тяжелейших условиях. Шифрованными телеграммами они переслали огромное количество технической информации. Они провели потрясающие естественнонаучные и археологические исследования.

– Новая космология зарождается благодаря именно таким сопоставлениям. Вокруг энергетической оси мира сосредоточен положительный полюс «материнских земель», которые простираются от Кавказа и горы Эльбрус до Туркестана, Памира и Гоби…

Было очевидно, что Аухнайтер полностью разделяет доктрину нашего учителя Хаусхофера, который говорил, что географическое пространство не средство достижения власти, как полагали ранее стратеги-механицисты, а сама власть.

Он поведал мне о настоящем героизме, который проявили альпинисты, добираясь до одного высокого тибетского плоскогорья на северных склонах Гималаев, на высоте 5 700 метров, где им открылась система пещер, выдолбленных прямо в скале, в расщелинах ледника. Там на каменных стенах они обнаружили барельеф с картой звездного неба, где были изображены невидимые сейчас звезды. По подсчетам астронома группы, Петера Калемберга, карта могла быть создана примерно 13 000 лет назад. Мне показали фотографии и копии рельефа. Находка пока оставалась необъяснимой. Они были от нее в восторге. Один из них утверждал, что когда-то, задолго до крупного геологического катаклизма, этот район располагался на уровне моря.

Вечер был воплощением гостеприимства и товарищеского духа, только вот выпили мы слишком много. Ближе к рассвету в одиночестве и тишине этого поселка-монастыря меня стали одолевать тревожные сны. Словно та самая «частная жизнь», которая, как мне казалось, навсегда осталась у меня за спиной, все еще преследовала меня.

Перед глазами вдруг неожиданно возник целиком выдуманный образ моего далекого сына. Забавно, но поскольку я не видел его и у меня не было его фотографии, я постепенно создал в воображении человека с вполне определенными чертами лица, даже с характерными жестами и манерой говорить на языке, которого я не понимаю. Интересно, каков из себя этот город, Буэнос-Айрес? У меня о нем довольно туманные представления – по фотографиям, виденным в туристическом фотоальбоме. Я представляю себе город с низкими постройками, очень тихими улицами, длинными и однообразными проспектами, как в некоторых лондонских кварталах. Это нечистокровный народ, но все же почти белый и дружественно настроенный к Германии.

Мы не верим в вину. Быть может, весь смысл нашей битвы сводится к попытке навеки уничтожить это гнусное слово, пришедшее из вырожденческого арсенала иудеохристианства.

Только в глубине нашего «я» есть другая жизнь, внутреннее существо, хранящее верность упадочническим традициям. Глубинное «я» движется, словно кадры фильма, что идет дождливым днем в пустом заштатном кинотеатре. Вина – ловушка для двухмерного человека, которого мы пытаемся окончательно уничтожить, как эндемическую болезнь. Этого человечишку, который живет на дне, среди теней, словно старуха в заброшенном доме, никак не желающая умирать.

Альберт, Альберто, мой сын. Сейчас он бегает по широким улицам, где слышатся далекие гитарные переборы. Добрые Ветры, Буэнос-Айрес. Когда-нибудь Альберто прочтет письмо, которое я отправил ему из Сингапура.

Интересно, а как он представит меня?

Традумский бонпо принял меня со всей церемонностью. В молчании я сидел напротив чиновника, который точно хотел сперва просветить меня рентгеном. Мы оба пили чай с жиром, национальный тибетский напиток. Я успокоил бонпо, объявив, что несмотря на надвигающуюся зиму скоро продолжу свой путь к северным районам. На его невозмутимом лице невозможно было прочесть никакой реакции.

Эти люди знают, что причина их несчастий – иностранцы, алчные, вечно стремящиеся навязать тибетцам законы своего времени. Особенно это касается британцев, едва ли не единственных, кто, помимо китайцев, всерьез заявил о себе на этих вершинах. Англичане хотят изменить тибетцев, осовременить их, чтобы продавать им свою саржу, свою обувь, свои зонты и презервативы, но те твердо убеждены, что так называемый западный прогресс очень опасен. Тибет даже не входит в Международный почтовый союз, и письма, которые отправляют немногочисленные иностранцы и путешественники, приходится доставлять необыкновенно медленными караванами яков до какого-нибудь почтового отделения в Индии. Не прижился здесь и метр, метрическая система. Тибетцы ненавидят колеса, их запрещено использовать на территории многих районов. Они видят в колесе самую серьезную угрозу природному равновесию. Они знают, что все, что придает силу человеческим рукам, способно нести лишь смерть и разрушения. Не принимают они и западную медицину, которую считают наглым вмешательством в равновесие смерти и жизни, делом рук мясников, готовых ампутировать все что угодно, лишь бы сохранить ничтожное прозябание.