Путешествие с Даниилом Андреевым - [21]

Недолго побыв у Лозовых, мы, уже втроем, во главе с Потуповым отправились (у него везде оказывались приветливые знакомые) на ночлег в одно, как он выразился, «музыкальное» семейство. Музыкальное и гостеприимное семейство жило на дальнем конце Трубчевска, в кирпичном просторном доме, с садом — огородом. Хозяину под пятьдесят, он преподает в музыкальной школе — играет на гармони, а улыбчивая жена работает в леспромхозе, в конторе, но — поет. И дети их, сын и дочь, пошли по музыкальной части. Хозяйка усиленно угощала, мы беседовали, но нас, плохо выспавшихся, утомленных, настойчиво смаривало. Эту ночь мы впервые за все наше путешествие спали не под комариный гуд, на хрустящих белизной простынях.

Отъезд

Утром нас щедро, как, наверное, когда‑то Даниила Андреева в доме Левенков, потчевали свежим медом из недавно заведенных ульев, оладьями со сковородки и огурцами с грядки, собственной малиной и черникой, вчера только собранной в лесу ловкой хозяйкой. А дальше день побежал дорогой назад, когда впечатления стали комкаться инерцией возвращения.

Зашли к Саше, забрали вещи из гаража, и он довез нас до автовокзала. Автобус покатил в Брянск.

Я вдруг представил, как Даниил Андреев уезжал домой в Москву из Суземки. Однажды Алла Александровна Андреева вспомнила рассказ мужа о том, как из Суземки уезжали Коваленские, тоже проводившие лето в Трубчевске. Поезд там ждали иногда по трое суток, стоял он недолго, минуты две, надо было успеть влезть в вагон. А тут на перроне перед входом стояли два мужичка. Коваленский отчаянно прыгнул прямо между ними, и те вдруг повалились, как деревянные куклы. Наверное, это было смешно, — рассказывая, Даниил Леонидович смеялся. Но возвращающегося в Москву из Трубчевска героя своего романа он заставляет пережить осенней ночью страшное железнодорожное крушение. Действие «Странников ночи» происходит в 37–м году.

Поезд наш в Москву уходил около полуночи, и, побывав в гостях у Потупова, напившись чаю, мы пошли, им ведомые, по Брянску. Пришли на брянский детинец на «живородном» холме, или на Покровской горе, как его еще называют, где на коне замер князь в шеломе, кольчуге и, как поведал знающий историк, с женским украшением, повешенным увлекшимся скульптором князю на грудь. А рядом сидит юный Боян и глядит в дебрянскую, деснянскую синюю даль. И как здесь было хорошо! Лесные дали открывались сразу за нестройными городскими улицами. Рядом на взгорье стояла Горне — Никольская церковь, красоту которой портила, правда, новая, добротная, но безвкусная ограда, стояли старинные пушки на лафетах, цвели клумбы с цветами, светило июльское солнце. Напротив желтел скромный дом. В нем когда‑то у своего дяди, инженера «Арсенала», лившего эти орудия, рассказал Потупов, гостил Паустовский.

Мы сидели, никуда не спеша, любуясь далями, за которые ненадолго заглянули, побывав в непроглядной стране Даниила Андреева:

С севера, с востока, с юга, с запада

Хвойный шум, серебряные мхи,

Всхолмия, не вскопанные заступом

И не осязавшие сохи.

С кронами, мерцающими в трепете,

Мощные осины на юру…

Молча проплывающие лебеди

В потаенных заводях, в бору:

Там, где реки, мирные и вещие,

Льют бесшумный и блаженный стих,

И ничьей стопой не обесчещены

Отмели младенческие их…

Лебедей мы не видели, отмели если не обесчещены стопой, так невидимо присыпаны чернобыльской отравой. Даниил Андреев, так трезво смотревший на свое время, так много предсказавший в нашей непредсказуемой трагической истории, немало увидел и в этих вечно — синих далях. Босыми ногами прочувствовал цветущую лесную землю, услышал ее живых духов — стихиалей, разглядел в зыбких водах и порушенных монастырях грезы Святой Руси, темные следы усобиц и пожарищ и пережил необъяснимые озарения, приоткрывшие ему в лунную сверкающую июльскую ночь огромный одухотворенный космос.

Кое‑что и мы увидели в этих далях.

1997, 2000–2001

ТРУБНЕВСКИЕ СОНЕТЫ

1

О высота высот! О глубина глубин!

Даниил Андреев

С трубчевских круч открылась даль пустая.

Её заполнит колокольный звон,

поэта взгляд и галок да ворон

над хмурым парком прядавшая стая.

И облак уплывающий, блистая,

Бояновому оклику вдогон,

и немеречи отжитых времён,

и снежно — синий призрак горностая.

Внизу, как Лета, тёмная Десна,

за ней простор забвения и сна, —

он оживает под влюблённым взглядом.

Но — слишком медленно, а на сердце щемит,

и небо тусклое, как перед снегопадом,

и долетает вздох: «Что ми шумить…»

1995

2

Из Чухраёв — рукой подать на Рум…

Даниил Андреев

Дорога ли витиевата,

иль верхоглядство, блажь поэта?

Несётся в сторону заката,

а дожидается рассвета.

Меж елей мгла голубовата,

над лугом желтизной согрета.

Даль щурится подслеповато

от возрастающего света.

Там Рум промокший и продрогший,

там Чухраи, там стаи волчьи,

там дух поэта, превозмогший

беспамятство несвязной речи,

молчание туманной ночи

и дикий морок немеречи.

1994

3 ДЕВИЧОРЫ

И лишь там, на хмурых Девичорах…

Даниил Андреев

Поздней осени поступь легка,

словно девичий шаг в Девичорах,

словно листьев несмерзшихся шорох

и прерывистый шум костерка,

словно рябь на притихших озёрах,

беспощадная нежность курка,

эхо выстрела издалека,

лисий страх, затаившийся в норах.