Путешествие на восток - [55]

— Руку, — потребовала Гуфар.

Я опять не сопротивляясь протянул пострадавшую конечность. Леди критично осмотрела пустячную царапину, печально вздохнула и стала её промывать. После того как с вопросами целостности моей шкурки было покончено, мы сели у слабенького костерка. Я продолжил точить оружие, а Лиамия вглядывалась в демонскую пляску языков пламени. На небе уже сияли звезды, а там, в ночи, я будто слышал приглушенное чавканье. Я буквально ощущал как чьи-то острые зубы разрывают уже почти остывшую плоть. Почти ощущаемо было вязкое, гнилостное дыхание темных тварей, пришедших на трапезу. И от того становилось страшно. Я точно знал, что сегодня сон мой будет рваным как роба монаха, покинувшего монастырь, чтобы нести свет в далекие земли.

— Ты многих убил? — скорее утверждала, чем спрашивала моя спутница.

Она, закутавшись в плед и подогнув колени к груди, напоминала скорее испуганную девочку, которую чуть не покусала собака.

— Сравнительно, — пожал плечами я.

— Сравнительно? — переспросила она.

— Да. — кивнул я. — Если сравнивать меня с крестьянином, никогда меча не видевшим, то да — много. А если с моим старым другом, Тистом, который ушел в отставку имея на своем счету почти пол тысячи, то нет.

Трещали ветки в костре, я все ждал когда в обманной близости затянут сою трель цикады. Но музыка все не приходила и не приходила. Даже она опасалась проклятых земель. И лишь далеко завывание ветра, говорило о том что ты все еще на Ангадоре, а не в мире мертвых, где стоит очередь на перерождение.

— Сколько?

Я невольно поморщился и посмотрел на наемническую татуировку, скрытую под извечной повязкой.

— Пятьдесят шесть.

Ламия вздрогнула. И вновь мы погрузились в тишину. И мерно скрипела сталь под давлением точильного камня. Все тоньше и тоньше становилась кромка лезвия, способного рассечь волос на ветру. Если конечно у обладателя хватит навыка. У меня хватало.

— Мне страшно, — прошептала она. — Я не могу уснуть. Все слышу её вскрик и вижу как падает камень на голову.

Я не знал что ответить и поэтому продолжал рутинную работу, которая впрочем своей простотой доставляла не мало удовольствия. Даже скорее — умиротворяло.

— Я поступила плохо? — Мия наконец повернулась ко мне лицом и в её зеленых глазах я увидел лишь пустоту и смятение.

— Ты действительно хочешь, чтобы на этот вопрос ответил я?

— Мне больше не у кого спросить, — горько усмехнулась она, окидывая взглядом черную долину.

А та, как живая, будто тянула к нам свои щупальца и норовила поглубже проникнуть в саму душу, вырывать из неё кусок и утянуть куда-то в провал нереальности.

— Не знаю, — выдохнул я убираю короткую саблю и доставая длинную. — У каждого свои ответы на такие вопросы.

— А какие твои?

— Мои? — улыбнулся я. — Ну. Если ты придешь в деревню, убьешь их стариков, мужей, юношей и безусых юнцов. Если изнасилуешь женщин и румяных девиц, а потом развесишь их трупы на дороге, устроив алею скорби. Если раскидаешь внутренности мертвых по кронам деревьев, приманивая стаи ворон. То ты поступил плохо. А если ты вышел против человека с мечом и победил его, ты поступил никак. Ты просто победил.

— Ты видел это да? Деревню…

— Да. Это было страшно и мерзко. Но еще страшнее от того, что в километре от нас стоял отряд солдат, вернувшегося из точно такой же деревни, только «вражеской», и получившей за это награду.

— Тогда в чем смысл?

— Смысл? — рассмеялся я. — Смысл в том, что сегодня ты спасла мне жизнь.

Кажется, я очень удивил Принцесску подобным заявлением. Она широко раскрыла в глаза, а потом отвернулась к костру.

— Я не подумала об этом, — приглушенно произнесла она, поправляя плед.

— А об этом и не надо думать, — я поднял саблю, сделал пару взмахов и довольный работой, загнал её в ножны. — Плохо или хорошо, убить или не убить, это из серии вопросов «зачем мы пришли в этот мир», «в чем смысл жизни». На них попросту нет ответа.

А костер все продолжал трещать, игриво отбрасывая сумрачные тени. Но не стоит вглядываться в них, всего пара мгновений и они обманут вас и завлекут в свои таинственные сети.

— Я видела твое лицо когда. Ты улыбался. Нет — скалился.

— Правда? — удивился я. — Наверно. Я не знаю. Как-то зеркала под рукой не оказалось.

— Тебе нравится сражаться?

— Да.

— Почему?

Все «почему» да «почему». И чего люди не могут относится к жизни проще? Все им надо рефлексией заниматься, а если в своей душе не покопаться, так надо порыться в чужой.

— Потому что только когда я сражаюсь, я понимаю что живу. Чувствую, как где-то внутри отчаянно бьется сердце. Чувствую, как кровь по венам разносит пожар. Чувствую, как по спине крупными градинами скатывается пот. Чувствую, как ветер обдувает кожу.

— А пока ты не сражаешься, ты не знаешь, жив ли ты? — изогнула бровь Мия.

— Да. И у меня есть на то свои причины, — девушка хотела сказать что-то еще, но я посильнее запахнулся в плащ и завалился на землю. — Давай спать, завтра длинный путь.

Утром, лишь только поднялось солнце чтобы залить Долину золотом и засыпать алыми лепестками облаков, мы тронулись. Надсадно, почти по старчески, заскрипели рессоры на повозке, заржала кобылка, недовольная тем что её оторвали от поглощения пищи, и закрутились колеса. В этот раз вожжи держал в руках я, мне нужно было чем-то занять свой разум и лицезрение дороги, вьющейся серпантином между холмов, как нельзя лучше подходило для этого. Разговаривать не хотелось и в кои-то веки моя спутница сочла полезным хранить молчание. Так мы и ехали в тишине, нарушаемой лишь таинственным шепотом в траве. Она, трава эта, слегка приминалась под давлением еле осязаемого ветра, а потом снова поднималась, чтобы уже через мгновение склониться перед натиском воздушной стихии. И рябь, идущая от востока на запад, напоминало бегущий по морю пенных барашков. Они то поднимутся ввысь, то пенным фейерверком опадут в морские глубины.