Путешествие на «Василиске» - [109]

Спустя неделю с небольшим за нами прибыл «Василиск» с водолазным колоколом, брошенным на рифе близ Кеонги, в трюме. Сей дружеский жест Экинитоса в адрес Сухайла немало способствовал ощущению, что экспедиция вновь идет своим чередом. С великим энтузиазмом взялись мы строить планы путешествия на Ала-асе-ама, где я впоследствии (как многим из вас известно) смогла продолжить изучение ящериц-огневок.

Но прежде чем нам удалось отправиться в путь, наши планы подверглись внезапным и совершенно неожиданным изменениям.

В Пхетайонге нас догнал пакет с почтой, из тех, что порой следовали за нами из порта в порт не по одному месяцу. Казалось, все эти письма получены из совершенно иной жизни – вот как успел померкнуть в памяти мир моих корреспондентов! Узнав, что «Вестник морских исследований» принял к публикации мою статью с ошибочной гипотезой на предмет эволюции морских змеев, я поспешила настрочить ответ, в коем умоляла попридержать публикацию, пока я не смогу написать новую версию… но, увы, он прибыл по адресу слишком поздно. Далее я прочла и ответила на множество прочих писем, и в ходе сего занятия наконец-то узнала, какие слухи породили на родине мои, казалось бы, совершенно безобидные путевые очерки.

Первым порывом было сжечь все эти письма и сделать вид, будто я никогда не получала их – в конце концов, иного обхождения сплетни и не заслуживают. Однако таиться от человека, которого все это также касалось, было бы непорядочно, и после долгого расхаживания из угла в угол (не говоря уж об изрядном количестве ругани) я отправилась на поиски Сухайла.

Нашла я его на берегу, невдалеке от гавани, сидящим на покрытом засохшими водорослями обрубке бревна с трепещущим на ветру письмом в руках. Страница была испещрена убористыми строками ахиатской вязи. Разглядеть большего я не смогла: увидев меня, он спрятал письмо, хоть и знал, что я все равно не в силах прочесть ни слова.

Но не могли же ширландские слухи так быстро достичь его родины!

– Что-то случилось? – спросила я.

Глупый вопрос: одно выражение его лица чего стоило! Пока я подходила, я заметила, что Сухайл был мрачнее тучи, хотя теперь эта мрачность сменилась покорностью судьбе.

– Вести из дому, – ответил он. – Мой отец умер.

– О… – протянула я.

Казалось, все слова разом исчезли из головы. А я-то терзалась из-за грязных лживых сплетен, как будто моя потрепанная репутация важнее всего на свете! Мне стало крайне стыдно.

– Мои соболезнования.

Сухайл покачал головой, словно отвергая невысказанные обвинения в скорби. О его семье я до сих пор не знала ничего – он отдалился от родных настолько, что даже не упоминал их имен. По-видимому, и разрыв с отцом, что бы ни послужило ему причиной, поводом для скорби не являлся.

– Благодарю вас, – сказал он, словно не сразу догадавшись, что простое мотание головой – не слишком-то пристойный ответ на соболезнования. – Однако боюсь, все это значит, что я должен вернуться в Ахию.

– Что? – заморгала я. – Прямо сейчас?

– Да.

Лицо его вновь помрачнело: казалось, под маской смирения оно превратилось в камень.

– Конечно; как глупо было спрашивать… В такое время вашим родным нужно, чтоб вы были рядом.

– Нет, дело не в этом… не совсем в этом. Скорее… – оборвав фразу, Сухайл вновь покачал головой. – Впрочем, неважно. Вот только отправиться с вами на Ала-асе-ама я не смогу.

Сердце сжалось в груди. Сама того не сознавая, я привыкла считать его участником нашей экспедиции, таким же полноправным товарищем и коллегой, как Том. Однако нас свел слепой случай, и ныне тот же случай уводил его прочь.

Прежде я уже писала о сожалениях при расставании с теми людьми, с коими познакомилась в путешествиях. Признаюсь, эта разлука оказалась горше всех остальных. Плечом к плечу со мной он перенес куда больше испытаний, чем кто бы то ни было другой, за исключением Тома; с ним я поделилась секретами, которых не могла открыть даже Тому. Наши отношения были далеки от респектабельных – и с последствиями сего обстоятельства мне еще предстояло столкнуться – однако я очень дорожила ими. Одна лишь решимость не омрачать завершение партнерства конфузом и смогла удержать меня от проявлений печали во всей ее глубине.

Дабы не выдать ее, я полезла в карман, вытащила небольшой блокнот, написала в нем несколько строк, вырвала страницу и отдала ее Сухайлу.

– Вот. Здесь мой фальчестерский адрес. Надеюсь, вы хотя бы будете писать по возможности.

Улыбка, с коей он принял листок, была лишь бледной тенью его былой улыбки. Я не смогла не отметить, что при этом он постарался не касаться моих пальцев: мы вновь вернулись в рамки приличий.

– Благодарю вас, – сказал он. – Желаю всего наилучшего и всевозможных удач в дальнейшем путешествии. Мир вам, садикати, что в переводе с ахиатского означает «мой друг».

Следующим же вечером он сел на корабль, отправлявшийся в Элерку, и отбыл. И, сколь бы быстрым ни было расставание, навеянная им печаль не покидала меня еще долгое время спустя.

* * *

Об остальной части экспедиции я не могу поведать вам ничего такого, что было бы хоть на десятую долю таким же интересным, как описанные события. Посему перейду прямо к тому, что случилось по возвращении в Ширландию – и, таким образом, не попало ни в серию очерков для «Уинфилд Курьер», ни в травелог, составленный из оных позже.