Путешествие на Марс - [2]

— Даю честное слово. Вы можете мне верить.

— Верю, верю. Ну, слушайте.

Краснов стал излагать свое открытие. С каждым его словом Шведов заинтересовывался все больше и больше. Он вскакивал со стула, садился на стол и не знал, чем выразить свой восторг и удивление. Наконец Краснов кончил.

— Да вы — Георг Стефенсон, Николай Александрович! Больше, вы — Ньютон, настоящий Ньютон!..

Краснов самодовольно улыбался.

— Как же вы теперь поступите с вашим открытием?

Краснов стал излагать Шведову свой план предоставления открытия правительству. Шведов мрачно слушал, не отрывая глаз от бумаги с вычислениями. Краснов спросил:

— Что же, одобряете вы мои намерения?

Шведов отвечал не сразу. Наконец он проговорил, как бы про себя:

— Я на вашем месте так не поступил бы ни в каком случае.

— А что же делать?

— Что делать? Досадно, право! Взрослый человек, великий геометр, механик и астроном, спрашивает, как ребенок, чтó ему делать с своим гениальным открытием! Неужели вы не понимаете, что вы губите собственное дело, которое может или совсем заглохнуть в чиновничьих руках или, что еще досаднее, попасть в руки каких-нибудь спекулянтов! Нет, вы не имеете нравственнаго права этого делать! Вы должны довести дело до конца. Владея вашим могущественным средством, вы должны делать открытия за открытиями, и, только умирая, сделать наследницей своих ученых сокровищ Россию. Если вам нужен помощник, то я готов бросить все и следовать за вами на край света.

— В самом деле? А ваша будущая профессура?

— К чорту профессуру! С вами я больше принесу пользы, чем на университетской кафедре!

— Отлично! — воскликнул Краснов. — Но все-таки, Петр Петрович, мы с вами не осуществим моего изобретения.

— Почему?

— У нас нет денег.

— Ах, чорт возьми! А, ведь, действительно, правда. Без денег ничего не сделаешь! Деньги необходимы, а денег-то у нас нет…

Шведов задумался.

— Чепуха! — сказал он через минуту. — Денег нам дадут.

— Кто?

— Есть один богатый человек, который отдаст на наше дело свое состояние.

— Да кто же?

— Виктор Павлович.

— Виктор Павлович? Русаков?

— Ну, да! Он очень богат, я знаю наверное. Необходимо лишь пригласить его в нашу компанию — и он пойдет с нами непременно.

— Профессор? Чтобы он бросил свои лекции для нашего предприятия? Этому я не поверю.

— Я же в этом убежден. Он все отдаст для того, чтобы сделать что-нибудь замечательное и превзойти Лессинга, а здесь представляется бесконечное поле для его деятельности. Идем сейчас к нему!

— Ночью? Неловко…

— Пустяки! Одевайтесь.

Математики оделись и вышли.

Виктор Павлович Гусаков был известным математиком. Он уж больше двадцати лет читал лекции по высшей математике в университете, напечатал несколько выдающихся сочинений и сделал не мало научных открытий. По внешнему же виду он, как и все замечательные математики, казался человеком необыкновенно странным. Если Краснова и Шведова считали за людей не совсем нормальных, то профессора Русакова всякий с перваго взгляда признал бы помешанным. Трудно было встретить более неряшливого или более разсеяннаго человека. Он читал своим слушателям прекрасныя по содержанию, но безобразныя по внешней отделке лекции: говорил неправильно, часто даже обрывал речь, не окончив слова. Однако, студенты высоко ценили его лекции, привыкнув Русакова не слушать, а смотреть на то, чтó он писал на доске; изложение всевозможных частей высшей математики Русаковым было оригинальное, необыкновенно точное и увлекательное. Студенты гордились им и охотно извиняли ему его странности. Математика поглотила все мысли профессора, и он, кроме нея, ничего не видел, ничего не знал и ничем не интересовался.

Единственный человек останавливал на себе его внимание и даже несколько его безпокоил, это — профессор физики того же университета, Лессинг. Профессор Лессинг тоже был небезызвестным ученым, но в противоположность Русакову был необыкновенно приличен, аккуратен, внимателен и точен, порой даже изящен. Он постоянно трунил над Виктором Павловичем и его разсеянностью, а равно и над его односторонней ученостью. За это Русаков терпеть не мог Лессинга и считал его своим заклятым врагом. Когда на заседаниях физико-математическаго общества его председателю, Лессингу, случалось в докладе сделать какую-либо ошибку, восторгу Русакова не было конца. Но это происходило редко; по большей же части такия ошибки встречались в докладе самого Русакова, и он задыхался от гнева, замечая ироническия улыбки председателя. Он готов быль отдать все свое состояние, чтобы придавить, оскандалить ненавистнаго профессора. Злоба его росла, а Лессинг приобретал все больше и больше известности в ученом мире.

Светало, когда наши друзья подошли к квартире Русакова и позвонили. Долго пришлось им ждать, пока заспанная горничная отворила дверь.

— Что вам нужно?

— Виктор Павлович спит? — спросил Шведов.

— Ну, да, конечно.

— Разбудите его. Скажите, что есть важное и неотложное дело к нему.

Горничная стала было возражать, но Шведов настоял на своем и через четверть часа к ним вышел профессор.

— Какое важное дело? Какое дело?..

— Виктор Павлович, — начал Шведов: — извините; слишком уж важныя обстоятельства заставили нас безпокоить вас в это время. Прежде всего позвольте вам представить моего друга, Николая Александровича Краснова, гениальнаго математика, как вы сейчас убедитесь. Видите, в чем дело. Как взять этот интеграл?