Путешествие на край тысячелетия - [40]
И тут Абулафия начинает понимать, что гость, которого его будущие жена и шурин пригласили с Рейна, однозначно обуславливает его женитьбу на госпоже Эстер-Минне полным отказом от компаньонства с Бен-Атаром. Поэтому его не удивляет, когда по возвращении во франкскую таверну, уже после того, как те же паломники, вначале приняв Калонимуса за какого-то высокого гостя, потом, все-таки опознав в нем еврея, забросали их гнилыми яблоками, тем самым совершив свой первый благочестивый поступок на предстоящем тяжком паломническом пути, рабби Калонимус извлекает из-под полы две небольших, исписанных красными чернилами полоски пергамента: одну для нового жениха, чтобы не забыл то, что только что узнал, а вторую для отвергаемого ретией компаньона, чтобы послать ее к нему с приходом лета через нанятого на стороне посыльного, добавив к этой полоске также все то, что этому отвергаемому отныне компаньону причитается, по честному расчету, в уплату за товары, проданные в истекшем году.
Вот так, в пятый день месяца ияр, он же тридцать третий день счета омер, 4757 года, дав будущим родственникам клятвенное обещание расторгнуть свой торговый союз, Абулафия получает окончательное согласие невесты, и их бракосочетание становится свершившимся фактом. Но с наступлением месяца тамуза, когда приходит время отправлять посыльного в Испанскую марку, его охватывает сильная тоска по Барселонскому заливу, и он начинает сожалеть о данном им обещании. И, невзирая на то, как мрачнеет бледное лицо его новой жены, — а он с первой же брачной ночи испытывает к ней почтительный страх, неотделимый от сильнейшей страсти, — он понимает, что не сможет расстаться со своими многолетними компаньонами посредством простой записки и не решится разделить по собственному усмотрению прибыль минувшего года и передать ее через стороннего посыльного. И поэтому, многократно поклявшись жене и новому шурину, что на этот раз он действительно распрощается с компаньонами и преуспевающее товарищество будет распущено, дабы ретия вошла наконец в полную силу, он отправляется в дорогу сам, отказавшись от услуг посланца. И поскольку его сердце разрывается между грозной клятвой, которую он дал в Париже, и той болью и грустью, которые ждут его при встрече с партнерами в Испанской марке, он запутывается и сбивается с пути, так что в Сьерра-дель-Фого его и впрямь спасает от разбойников только черный плащ прокаженного, в который он закутался, купив его в самый последний момент. Из-за этого он опаздывает с прибытием еще на десять дней, и Абу-Лутфи приходится вторично разделить с Бен-Атаром еврейский пост Девятого ава.
И вот в этом своем плаще прокаженного, грохоча трещоткой, чтобы отгонять с дороги здоровых людей, Абулафия прибывает, наконец, на встречу со своими компаньонами и обнаруживает обоих постящихся, еврея и исмаилита, лежащими на жаре, в голодном обмороке, меж двух мраморных колонн, некогда обрамлявших вход в старинное римское поместье. И, несмотря на радость встречи, объятия и взаимные поклоны, южане тотчас видят в красивых глазах своего северного партнера мрачный знак предстоящей разлуки. Когда же исмаилит слышит, что Абулафия действительно намерен подрубить дерево их содружества в самый разгар его цветенья и на сей раз вообще не собирается забрать с собой товар, только что доставленный в Барселону, причем на этот раз уже на шести лодках, он теряет все свое арабское самообладание, вскакивает и принимается яростно кружиться на месте, пока не останавливается вдруг против большого оливкового дерева и начинает биться головой о его ствол, так что слезы заливают ему лицо — но это уже не те слезы, что брызнули из его глаз в их первую встречу, происходившую на этом же месте пять лет назад.
Абулафии нелегко его утешать — и потому, что его собственное сердце до сих пор не может примириться с предстоящей разлукой и расторжением их торгового товарищества, и потому еще, что он знает, как трудно мусульманину, человеку, который берет себе жен соответственно своему богатству и изгоняет их соответственно своей прихоти, понять — не говоря уже о том, чтобы уважить, — дух новых законов, предъявленных им теперь Бен-Атару на полоске пергамента, над которой еще витают мрачные тени темных ашкеназских лесов. Поэтому оба они ждут, пока рыдания исмаилита постепенно затихнут, а тем временем Бен-Атар, понукаемый страхом, что Абу-Лутфи придет в голову нелепая идея, будто всё это — игра, которую двое евреев затеяли с единственной целью исключить его из товарищества, вдруг находит способ, позволяющий, как ему кажется, обойти эту пришедшую с севера новую галаху. Очень просто — сейчас он безвозмездно передаст свою долю новых товаров исмаилиту, и тогда Абулафия сможет безбоязненно получить ее из рук иноверца, поскольку того ни к чему не обязывают не только галахи, издаваемые в Рейнской земле, но даже те, что приходят из Вавилона или Земли Израиля.
Поначалу Абулафия никак не решается принять этот выход, понимая, что его южная простота наверняка вызовет насмешливые возражения его утонченных новых родственников. Но поскольку лодки уже отправлены обратно в Танжер, и товар, сваленный в конюшне Бенвенисти, лежит там уже больше трех недель, вызывая ярость лошадей и ослов, стесненных этим наглым вторжением, он не может отказать своим давним компаньонам, и поэтому в конце концов соглашается принять товар из рук исмаилита, который, сам того не понимая, внезапно превращается, таким образом, в хозяина всего их добра. Но все это, повторяет Абулафия, предупреждая южных компаньонов, только при условии, что все товары, как они есть, будут отправлены прямиком в Париж, чтобы его новые родственники дали там разрешение на их продажу, прежде чем эти товары будут предложены на рынке неевреям. Ибо чутье опытного торговца подсказывает ему, что более высокая цена, которую он получит за эти товары на севере, в Иль-де-Франс, с лихвой окупит все труды и расходы этой дальней перевозки.
