Путешествие на край света: Галапагосы - [13]

Я попросил его рассказать про «Эль Дорадо», но он отрицательно покачал головой и сказал:

— Там настоящий ад, мальчик. Лично я предпочитаю не вспоминать об этом.

А я не стал настаивать, к тому же это было бесполезно. Весь остаток дня я провел с ним на его участке, где, конечно же, мы не нашли ничего за весь вечер.

— Это месторождение начинает истощаться, — прокомментировал он, когда мы вернулись к нему таверну, что одновременно служила жильем. — Если найдется хотя бы один, кто купит у меня все это за хорошую цену, то я сразу же уйду на юг.

— Но там, на юге, нет ничего кроме гор Паракаима, — возразил я. — Ты что, полезешь в эти горы?

— Я еще не спятил, — ответил он. — Дикари, обитающие в тех горах, дурные люди. Но там, рядом с этими горами, протекает одна речушка, где всегда можно найти какой-нибудь камешек… Я должен собрать денег и купить самолет.

Я оставил его наедине с его иллюзиями. Я думаю, что он до сих пор цепляется за свою мечту, потому что в Гайане можно быстро разбогатеть. А, может быть, он уже умер, потому что там умирают еще быстрей.

Что касается меня, то я вернулся в Каракас, опять через Пуэрто-Ордаз, где попрощался с Педро Вальверде. Я пожалел, что не добрался до Тукупита, где жил мой старый товарищ, Франк Гарсиа-Сукре, с ним мы когда-то, в молодые годы, хорошо порезвились в Мадриде.

В Каракасе генерал Раварт очень обрадовался, узнав, что выбранное им место мне понравилось, и пообещал на следующей неделе представить проект «Операция Ноев Ковчег» президенту Рафаэлю Калдера.

Я бы с удовольствием остался и дождался решения, но в те дни, в очередной раз, в Центральном Университете Каракаса начались волнения, и потребовалось вмешательство Армии, а потому президент был слишком занят, чтобы заниматься делами по переселению каких-то африканских животных.

На самом деле, проблема студенческих беспорядков не оказалась такой уж важной и генерал Раварт, все-таки, спустя несколько дней после моего отъезда, смог побеседовать с президентом о моем проекте и получил одобрение.

К счастью, и не смотря на эти спорадические всплески студенческого недовольства, сейчас Венесуэла, после двенадцати лет демократического правления, представляет из себя пример того, что испаноговорящие страны, несмотря на все возражения, могут управляться в пределах законодательства и принципов демократии и даже могут менять политический курс, без того, что это приведет к очередным проблемам.

В те времена, когда большинство соседей — Аргентина, Бразилия, Парагвай, Боливия, Перу и Панама — оказались в очередной раз под гнетом тоталитарной милитаристской системы, хотя казалось, что с подобным было давно покончено на континенте, то страна, добывающая нефть, которая, исходя из общих рассуждений, должна была оказаться тем в большей опасности, чем богаче, тем не менее старается изо всех сил сохранить систему выборов, когда правительство избирается путем всенародного голосования и эти усилия поддержаны волей всех ее жителей.

Несколько лет назад никто, даже самый оптимистичный наблюдатель, не смог бы поверить, что в стране из этого полушария демократия сможет просуществовать долгих двенадцать лет, хотя внутри и происходила передача власти между группами, которые можно считать политическими врагами, и, однако, в Венесуэле подобное происходило. И не стоит забывать тот факт, что в прошлом Венесуэла пережила самые худшие военные диктатуры — диктатуру Хуана Висенте Гомеса и Маркос Перес Хименес — и, следовательно, сохранила достаточно глубокие традиции, присущие диктаторским режимам, точно так же, как и изрядное количество «ультрас», что все еще с ностальгией вспоминают «золотые годы, когда правил любимый генерал».

«Быть венесуэльцем — это профессия» — так говорили когда-то, но те времена уже прошли. То были годы, когда иммигранты толпами въезжали в страну, и когда экономическое развитие Венесуэлы достигло небывалых высот, когда сюда приезжали люди со всего мира, лишившиеся из-за войн или по другим несчастливым причинам родины, благосостояния и надежд.

Для миллионов человеческих существ страна превратилась в Землю Обетованную, и еще верно то, что здесь осуществились ожидания большинства из тех людей, несмотря на недовольство и оппозицию самих венесуэльцев.

В стране существует множество классовых групп, и образ мыслей у них иногда разнится очень существенно. Мало общего между жителями равнин и неграми с Маргариты. Но так уж получилось, даже сравнивая с любым другим местом испаноговорящей Америки, а может быть даже и со всем Земным шаром, но настоящий венесуэлец проживает исключительно в столице. Каракас одновременно и впитывает в себя все национальные черты и сводит их на нет у всего остального населения страны, никакой другой город не похож на него и не может сравниться с ним.

Обитатели равнин — люди по характеру своему жесткие, меланхоличные, задумчивые и очень привязанные к своей земле — иссушенной или болотистой в зависимости от времени года — они живут этой землей и только для нее, и для своего скота, они неразговорчивы и практически не представлены в общественной жизни нации. Они постоянно на равнине, а равнина в Венесуэле, они любят свою равнину, а, следовательно, и Венесуэлу. Но случись так, что эти равнины оказались бы где-нибудь в Бразилии или Колумбии, то они точно так же полюбили бы любую из этих стран. Жители равнин добавляют щепотку твердости в характер венесуэльца, точно так же, как негры с побережья нотку живости, а индейцы из гайанской сельвы немного экзотики и примитивизма. Но все это лишь дополнения к тому, что составляет личность жителей Венесуэлы, а их личность, как я уже говорил, концентрируется вокруг и полностью поглощается Каракасом.