Путешествие на край ночи - [124]

Короче, я по-тихому смотался из своей квартирки в Драньё. Когда я в последний раз проходил мимо привратницкой, там сидели за вином и каштанами. Никто меня не заметил. Привратница почесывалась, а муж ее уже выпил столько, что глаза у него слипались и он, разомлев от жары, клевал носом над печкой.

Для этих людей я ускользнул в неизвестность, как в огромный бесконечный туннель. Когда тех, кто знает вас, шпионит за вами и гадит вам, становится меньше на три человека, которые не представляют, что с вами сталось, — это очень хорошо. Это благо. Я сказал «три человека», потому что присчитал сюда их дочку, маленькую Терезу, из-за блох и клопов расчесывавшую себя до гнойных волдырей. Правда, кусались паразиты в привратницкой так, что когда вы туда заходили, вам казалось, будто вы медленно вдавливаете себе в тело щетку.

Длинный палец шипящего газового фонаря у входа резко высвечивал прохожих на краю тротуара, так что из черной рамки двора они представлялись вам сначала бескровными привидениями. Затем, мелькая под окнами и фонарными столбами, они обретали там и сям некую слабую окраску и, наконец, черные и бесформенные, терялись в ночи, как я.

Теперь я мог позволить себе больше никого не узнавать на улице. Тем не менее я был бы не прочь остановить любого из знакомых — о, всего на миг, один только миг, чтобы выпалить ему в рожу, что я сматываюсь к чертовой матери, что я срал на них всех и что отныне они бессильны мне что-нибудь сделать — не стоит даже пытаться…

Выехав на бульвар Свободы, грузовики с овощами, подрагивая, направлялись к Парижу. Я выбрал тот же маршрут. В общем, я уже почти выбрался из Драньё. Мне было не очень-то жарко. Чтобы согреться, я сделал небольшой крюк и завернул в привратницкую тетки Бебера. Ее лампа яркой точкой светилась в глубине коридора. «Чтобы со всем этим покончить, — сказал я себе, — надо проститься и с ней».

Как обычно, она дремала на стуле в своей пахучей привратницкой, а топившаяся там печурка озаряла ее лицо, постоянно готовое теперь, после кончины Бебера, залиться слезами, и, за ее спиной, над рабочей корзинкой, — большое школьное фото мальчика, его фартук, берет и крест. Этот увеличенный снимок сделали и вручили ей в качестве премии как постоянной покупательнице кофе. Я разбудил ее.

— Добрый вечер, доктор! — вскинулась она. И, насколько я помню, тут же добавила: — У вас совсем больной вид. Да садитесь же… Я тоже что-то расклеилась.

— Вот, решил малость пройтись… — промямлил я, чтобы скрыть смущение.

— Поздновато для прогулки, особенно в сторону площади Клиши, — отозвалась она. — В такой час, да еще при ветре, на авеню холодно.

Тут она встает и, ковыляя по комнате, готовит нам грог, а тем временем заводит разговор обо всем понемногу, в том числе, конечно, о Прокиссах и Бебере.

Помешать ей говорить о Бебере было невозможно, хотя от этого ей становилось горько и больно, и она сама это знала. Я слушал ее, не перебивая. Я вроде как онемел. Она, словно выставляя напоказ свою грусть, старалась напомнить мне, какой Бебер был хороший, и постоянно повторялась, потому что ей хотелось не упустить ни одного из достоинств Бебера; когда уже казалось, что она во всех подробностях описала, как выкармливала его соской, ей на ум приходила какая-то его черточка, которую хотелось выделить особо, и она принималась выкладывать все сначала, но вновь что-нибудь упускала и в конце концов поневоле принималась хныкать от собственного бессилия. От усталости она все путала. Засыпала в перерыве между двумя всхлипами. У нее уже не хватало сил надолго вырывать из тьмы маленькие воспоминания о маленьком Бебере. Небытие уже простиралось рядом с ней и, пожалуй, даже над нею. Капелька грога, усталость, и пожалуйста — она уже спала, легонько гудя, как далекий маленький самолет за тучами. На земле для нее уже никого больше не было.

Пока она вот так проваливалась в пахучее ничто, я думал, что сейчас уйду и, уж конечно, не увижу больше тетку Бебера что Бебер тихо и навсегда ушел и что тетка его, причем скоро, сама последует за ним. Прежде всего, у нее больное, изношенное сердце. Кровь в артерии оно еще кое-как гонит, но из вен она возвращается с трудом. Старуху отвезут на большое соседнее кладбище, где, как толпа в ожидании, скучились мертвецы. На то самое кладбище, куда она отправляла играть Бебера до того, как он заболел. На этом все и кончится. Привратницкую отремонтируют, и каждый продолжит свой бег за упущенным временем, походя на игральный шар, который обязательно дрожит и выпендривается, прежде чем упасть в лунку.

Шар сначала катится неистово и шумно, а в конечном счете попадает в никуда. Мы — тоже, и земля нужна лишь для того, чтобы мы все в ней встретились. Тетке Бебера осталось недолго — ее двигательный ресурс почти исчерпан. Мы не можем встретиться друг с другом, пока живы. Слишком много красок рассеивают наше внимание, слишком много людей суетится вокруг. Мы встречаемся чересчур поздно и молча, встречаемся после смерти. Мне тоже придется еще посуетиться, прежде чем уйти отсюда. Напрасно я напрягался, напрасно приобретал знания… Я не мог остаться здесь, с ней.