Путешествие из демократии в дерьмократию и дорога обратно - [52]

Но на греков и армян в России никогда гонений не было, никто в правах их не ограничивал. Следовательно, и эта версия не та.

Возможно, дело в другом. Ведь все остальные нации входили в Россию, образно говоря, вертикально. Они входили сразу во все слои общества. Наиболее характерны в этом отношении немцы. В Россию въехали немцы-крестьяне, немцы-ремесленники, немцы-купцы, немцы-чиновники (ученые, врачи), немцы-офицеры и немцы-князья, высшая аристократия. Вертикали могли быть и неполными. Греки — рыбаки, крестьяне, купцы. Сербы – крестьяне и солдаты.

А евреи, практически не распадаясь по классам и сословиям, входили в Россию горизонтально – в узкую прослойку купцов и оттуда в прослойку людей, так или иначе кормящихся из бюджета, – врачей, ученых, журналистов, чиновников. В другие слои общества – в крестьян, в рабочих или армейскую среду они распространялись очень мало, и до сего времени это те сферы человеческой деятельности, где евреев нечасто встретишь даже в тех местах, где их очень много.

Так, может, Петру нужны были не те, кто торгует, а те, кто работает и служит, и поэтому он настроен был против евреев? Ну мы же знаем, что это не так. Петру нужны были все, и тем не менее евреев он в Россию пускать не хотел.

Получается какой-то бред: люди как люди, всем хороши; если есть недостатки, то не хуже, чем у других; религия терпима; бытовые обычаи не вызывают ни у кого раздражения, и вдруг неприязнь к ним всех остальных народов. Тут нечего скрывать – может быть, в первую очередь неприязнь русских. Которые без труда терпят всех.

Автору сложно сказать, были ли официальные ограничения для евреев Советском Союзе до пятидесятых годов, похоже, что нет. Но в 70-80-х годах ограничения были, и автор знает об этом достоверно.

Дело в том, что автор родился, вырос и закончил институт в Днепропетровске, городе, где до войны числилось 36 процентов евреев. Естественно, он имел друзей и приятелей – евреев, судьба которых ему была небезразлична.

Автор окончил институт довольно успешно, три человека из потока в сто студентов-металлургов имели красные дипломы. Автор был вторым. Первым оказался его друг – еврей, он вообще за пять курсов не имел ни одной четверки. Третьим, кстати, тоже был еврей, звали его Цезарь Кацман.

Автора всегда удивляла статистика СССР, которая точно знала, сколько в стране евреев. Когда Цезарь перевелся в группу автора из Минска, он в анкетах написал: «белорус». Это позволило автору подначить другого своего знакомого, тоже Кацмана. «Слушай, Владик, к нам поступил студент, твой однофамилец, но белорус». – «Что делать, – по философски вздохнул Владик, – среди нас, евреев, это часто случается». Правда, на следующем курсе Цезарь уже везде писал, что он еврей.

С круглым отличником автор был достаточно дружен, был период, когда они делились многими интимными вещами, и автор запомнил, как в один из таких разговоров его друга неожиданно прорвало: «Ты знаешь, Юра, я убежденный коммунист и уверен: все, что делается в СССР, – правильно, но я бы уехал в Израиль только из-за одного – чтобы моих детей никто не называл жидами».

К моменту распределения выпускников обоих евреев должны были забрать в армию, и автор в отсутствие первого на курсе распределялся первым сам. Полагалось так. Комиссия по распределению обязана объявить, на какие заводы и в какие институты требуются молодые специалисты. Далее, по мере убывания среднего балла оценок, полученных за годы учебы, выпускники должны были выбрать себе место будущей работы. Автора место будущей работы не волновало. Кафедра решила оставить его у себя, и научный руководитель посоветовал взять любое, самое плохое место – после защиты диплома кафедра бралась открепить автора и устроить у себя.

К удивлению автора да и всех выпускников, никто не объявлял, какие есть места для работы. Их по одному приглашали на комиссию, и там декан называл то место, которое считал нужным. Автор шел на комиссию первым и, в общем, не очень удивился, когда ему предложили одно место в Грузии, а другое – в Сибири. Грузия славилась тем, что в ней без взяток шагу нельзя ступить, поэтому автор выбрал Сибирь. Но как комсорг курса, он был еще и членом комиссии, поэтому присутствовал на распределении всех выпускников. Престижными или выгодными считались места в Днепропетровске или в пределах Украины. И автор был свидетелем, как декан спокойно отклонял просьбу оставить в Днепропетровске студента с лучшим баллом, а потом так же спокойно предлагал место в Днепропетровске студенту с гораздо худшим баллом. Так или иначе, но автора подобное распределение сильно возмутило. Когда студенты поняли, что случилось, среди них также нашлось много возмущенных. (Часть, по понятным причинам, не возмущалась.)

Автор написал о случившемся заявление в партком института, подписал его и предложил подписать всем возмущавшимся. Это был хороший урок! Никто не подписал! Когда автор зарегистрировал заявление в секретариате парткома, на бумаге по-прежнему была только его подпись.

Но злость проходила, да и получалось, что не за кого бороться – ведь автор хлопотал в пользу тех, кто даже в самом правом деле боялся открыто выступить. Партком тоже не знал, что с бумагой делать. Разобрать по существу нельзя – надо наказывать начальство и менять распределение, а тут уж очень многие влиятельные лица города заинтересованы. Обвинить в чем-то автора нельзя, просто не в чем. Партком намекнул — нужно бумажку-то забрать обратно. Но, видимо, автор действительно украинец, а хохлам, как известно, свойственно упрямство. Поэтому он заявление не забрал, что позволило, в свою очередь, Владику Кацману подначить автора: «Э, да ты, мой друг, или Юро Бруно, или Джордано Мухин». Эта кличка автора -Джордано Мухин – некоторое время была популярна.