Путешествие дилетантов - [178]

– Я не люблю у себя сестер с каменными лицами, – сказал он ей тогда, в первые дни, – улыбнулись бы, что ли…

– Хорошо, – сказала она, не меняя выражения лица.

– Ну, что же вы? – спросил он с одышкой. И она улыбнулась.

– Другое дело, – сказал он недовольно. – Вот так. – И, задержав ее за рукав, сказал требовательно: – Зашли бы чайку попить со стариком. Не съем…

– Хорошо, – сказала она. И пришла в тот же вечер.

Когда она вошла, он обомлел. Другие сестры милосердия тоже приходили к нему без промедления, и эта пришла, как те, но он обомлел. Он почему–то сомневался, что она придет, вот именно эта Игнатьева, молчаливая, с холодными глазами, почему–то сомневался…

Она сидела перед ним все в том же госпитальном наряде. Маленький холщовый мешочек положила возле себя на стол, маленький холщовый мешочек с дамскими штучками. А клобук, дурочка, не сняла. «Молоденькая, – подумал он в ужасе, – ничего не понимает, что ли?»

– Как дошли, темень такая? – спросил и хихикнул.

– Топ–топ, – сказала она и очаровательно улыбнулась. «Умеет улыбаться, гордячка,

– подумал он. – Теперь что?»

– Сначала спиртику немножко?– спросил он, стараясь выглядеть небрежным. – Это чтоб согреться…

– Лето ведь, тепло, – сказала она, разглядывая его.

– Все равно такая поговорка, – рассердился он, – да вы снимите ваш крахмал, ей–богу! Скрипит же…

– Доктор, миленький, – сказала она нараспев, – я ведь гостья…

Он суетливо кинулся за спиртом. Пока возился, в затылке ныло от ее насмешливого взгляда. «Молоденькая, чертовка, – думал он, – еще не обломалась…» И поставил на стол штофчик.

– А чай? – спросила она.

– Будет, будет, – вылетело из него, – все будет! – и потянулся к ней широкими ловкими ладонями, чтобы сорвать клобук, передник, чтобы пересилить ее, себя самого, полночь, природу. – Будет, будет… Ты это все снимай к черту… у меня так… давай, давай… расселась!

И тут она преспокойненько извлекла из холщового мешочка пистолет и направила на него.

Он побледнел, расползся на стуле, превратился в хрипящую массу и долго хрипел, не сводя стеклянных глаз с черного дула, затем обильный пот проступил на его сократовском лбу. Стояла тишина. Спирт в штофчике казался багровым от свечного пламени, и ее глаза отливали красным.

– Давайте же чаю, – сказала она.

Он поднялся, но не знал, куда идти, что делать.

– Ну, вот, – сказала она обиженно, – приглашали, обещали… – уложила пистолет в мешочек и вышла из комнаты.

Он услышал стук калитки и вновь рухнул на стул. Утром проснулся, увидел перед собой пустой штофчик и подумал, что нужно взять себя в руки, не распускаться, иначе может присниться и не такое… Когда же пришел в госпиталь, свежая, хрустящая, послушная сестра милосердия Игнатьева встретилась ему, и он понял, что все это было.

Когда благотворное, исцеляющее время пробежало еще один отрезок своего вечного пути, доктор, успокоившись и посмеявшись над собою, как–то сказал ей:

– А вы и обиделись на старика. Ну, позволил себе, распустился… Стыдно, конечно… Зашли бы, у меня горный мед.

– Хорошо, – сказала она, словно ничего и не было.

«С этой надо лаской, – подумал он, – надо приручить чертовку, потом сама же благодарить будет, прилипнет…»

В душе его что–то такое щелкнуло, повернулось, ему впервые захотелось сказать какие–то незнакомые или позабытые слова, произнести какие–то неведомые звуки, чтобы каменная ее маска распалась…

– Вы что же думаете, – сказал он с одышкой, – я об себе хлопочу? Больно–то надо. Я вас хочу в люди вывести… Это я о вас болею. Я вижу, какая вы молодая, не для этой крепости, что вам другое надо… Вы же можете по молодости заблуждаться, а я… я ведь не об себе хлопочу…

– и вдруг осекся. Она была совсем не молодая. В больших ее глазах, в их страшной глубине переливалось что–то скорбное и настораживающее, и сухие губы в оборочку были опущены уголками вниз.

«Ох уж мне эта скорбь, – подумал он с неприязнью и недоумением, – изображает, запутывает, глумится».

– Приходите же, сударыня, – сказал, скрывая раздражение, – я одинок и смирен. Что нам делить, правда?

– Хорошо, – сказала она с покорностью истинной сестры милосердия.

В тот же вечер скрипнула калитка. Он весь напрягся. Успел подумать, что все должно быть иначе. Никаких хватаний, скачков, лихорадки, идиотских истерик. Все мягко, плавно, обворожительно, задушевно, неторопливо… Успел еще подумать: «А почему, собственно, она, непременно эта деревяшка? Мало ли иных, теплых, послушных сердец?» Затем отворилась дверь, и в комнату вошел капитан Берг.

Он остановился на пороге. Доктор кинулся было предложить ему стул, но владелец золотого оружия, остановив его порыв движением руки, сказал:

– Милостивый государь, надеюсь, что у вас не было каких–нибудь оскорбительных намерений по отношению к милосердной сестре Игнатьевой?

– Никак нет, – прошептал доктор, – просто попить чайку…

– Во избежание всяких осложнений, – продолжал Берг, – хочу уведомить вас, милостивый государь, что милосердная сестра Игнатьева – моя невеста. Она могла бы жить по–прежнему в Петербурге, наслаждаясь благами цивилизации, поверьте, но патриотические чувства побудили ее приехать сюда и поступить в вашу грязную дыру.