Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным] - [2]

Прежде чем направиться к Тине, я поискал глазами, куда поставить мартини. Мужчина, с которым пришла Тина, снял свою широкополую шляпу. Это был здоровенный блондин в замшевом пиджаке и клетчатой льняной рубашке, на шее — плетеный кожаный шнурок, который у нас на Западе нацепляют вместо галстука. Но этот тип был не из здешних мест. Весь его наряд блестел новизной, и казалось, он не очень-то ловко в нем себя чувствует.

Он принял от Тины меховой палантин, в то время как она изящно и непринужденно откинула на ухо прядь черных волос. Сейчас Тина не смотрела на меня, даже повернулась в другую сторону и ее движение было абсолютно естественным. Но я не совсем забыл те суровые месяцы жестоких тренировок, предшествовавших моему первому заданию, и знал, что жест Тины адресован мне. По прошествии стольких лет я снова получил сигнал: «Встретимся позже. Жди».

Я похолодел от мысли, что чуть было не нарушил основное правило, которому всех нас обучали в первую очередь: никогда нигде никого не узнавать. Мне просто не пришло в голову, что нам и сейчас следует вести себя по законам военного времени. Что появление Тины здесь после стольких мирных лет может объясняться не удивительным вполне невинным стечением обстоятельств, а чем-то совсем иным. Тем не менее сигнал давно ушедших лет означал, что речь идет именно о деле. Его следовало понимать как: «Сотри с лица это дурацкое выражение, простофиля, пока еще не успел все испортить. Ты со мной незнаком, глупец».

Из всего этого проистекало, что Тина занимается все тем же делом. Вероятно, в отличие от меня она и не переставала им заниматься. И еще это значило, что и через пятнадцать лет она ожидает от меня помощи.

2

Когда я добрался до Эмоса Даррелла в другом конце комнаты, Бет уже успела от него отойти, а ее место заняла девушка со смуглой, оливкового цвета кожей и довольно длинными темными волосами, с которой Эмос вел вежливую беседу.

— Ваша жена покинула меня, чтобы переговорить с той внушительного вида дамой о какой-то благотворительной программе, — сообщил мне Эмос. — Напитками ее уже обслужили, но думаю, что мисс Герера не откажется от бокала мартини, с которым вы пришли.

Он сделал жест, представляя нас друг другу:

— Мисс Барбара Герера. Мистер Мэтью Хелм, — затем бросил на меня взгляд и небрежно спросил:

— Кто это только что пришел, Мэтт?

Я протянул девушке стакан. Рука моя не дрогнула, на пол не пролилось ни капли.

— Понятия не имею, — ответил я.

— О, а мне показалось, будто вы их узнали, — Эмос вздохнул, — Наверное, знакомые Френ из Нью-Йорка… Может, уговорю вас улизнуть ко мне в кабинет на партию в шахматы?

Я рассмеялся:

— Френ мне этого не простит. И вам придется дать мне фору: ферзя или пару ладей, чтобы уравнять игру.

— О, вы не так уж плохо играете, — возразил он снисходительно.

— Но гений в математике из нас двоих все же не я — отпарировал я.

Эмос Даррелл был пухлым, маленького роста человечком в очках с металлической оправой. Сквозь стекла очков его глаза смотрели с каким-то неопределенным выражением, которое по ошибке можно было счесть глуповатым. В действительности в своей области Эмос был самым умным человеком в Соединенных Штатах, а возможно, и во всем мире. Это я знал, но в чем конкретно он считался специалистом, объяснить бы не сумел. А если бы и смог, то наверняка не имел бы на то разрешения. Впрочем, я не испытывал ни малейшего желания иметь к его делам никакого отношения: мне вполне хватало своих собственных секретов, чтобы еще интересоваться секретами Эмоса и Комиссии по атомной энергии.

Я знал, что Дарреллы живут тут, так как Санта-Фе нравится Френ больше, чем Лос-Аламос, который она характеризовала как искусственно созданное маленькое общество из унылых ученых личностей. Она открыто предпочитала разношерстную компанию людей вроде меня, пасущихся на окраинах Искусства, а Санта-Фе кишит подобным народом. У Эмоса был мощный «порш Каррера», на котором он летом и зимой ежедневно по утрам гонял тридцать с лишним миль к Холму (так это место называют местные жители), возвращаясь вечером в Санта-Фе. Маленькая гоночная машина не очень вязалась с его внешностью и характером, но кто я такой, чтобы объяснять причуды гениев, тем более гениев в науке?

Впрочем, я достаточно знал Эмоса, чтобы понимать, что его туманный, рассеянный взгляд объясняется обыкновенной скукой. Болтовня с нами, необученными тупицами, которые не в состоянии отличить изотоп от дифференциального уравнения, часто нагоняет на ученые головы тоску и скуку.

Он зевнул, почти не пытаясь это скрыть, и сказал, смиряясь с неизбежным:

— Что ж, придется пойти и поприветствовать пришельцев. Прошу меня извинить.

Мы с девушкой посмотрели ему вслед. Она рассмеялась и сказала с шутливым огорчением в голосе:

— Боюсь, что доктор Даррелл нашел мое общество не очень занимательным.

— Это не ваша вина, — заметил я, — Вы слишком велики для него, только и всего.

Она с улыбкой взглянула на меня:

— Как я должна воспринимать ваше замечание?

— Ничего личного, — заверил я девушку, — Просто Эмоса интересует только то, что не превышает по размерам атома. Конечно, он может иной раз сделать исключение и заинтересоваться молекулой, но это должна быть очень маленькая молекула.