Путешественник - [453]

Посчитав себя незаслуженно оскорбленным, я произнес сухим тоном:

– Но ты никогда не жаловалась.

– Не жаловалась, – согласилась Доната; вид у нее был печальный. – Понимаешь, было что-то неправильное в том, что я наслаждалась этим – всегда – и в то же время чувствовала, что не должна этого делать. Я не смогу тебе этого объяснить, а уж тем более я не могу объяснить этого самой себе. Понимаешь, меня постоянно мучила одна мысль: должно быть, я наслаждаюсь тем, что по праву принадлежало моей матери.

– Какая чушь! Все, что мне нравилось в твоей матери, я нашел в тебе. И даже больше. Ты значила для меня гораздо больше, Доната, и была мне дороже, чем когда-либо была она.

Доната коснулась рукой лица, словно смахнула паутину.

– Но если дело было не в моей матери и не в какой-то другой женщине, то тогда, должно быть, нас разделяло расстояние, которое я всегда ощущала между нами.

– Ну уж ты и придумала, дорогая, нечего сказать! Едва ли со дня нашей свадьбы я пропадал из поля твоего зрения и уж всегда находился в пределах досягаемости.

– Нет, не в физическом смысле. Однако это расстояние существовало всегда. Какие-то части тебя я не могла ни увидеть, ни постичь. Ты всегда любил меня словно издалека. В сущности, ты вообще так и не вернулся домой. Это было нечестно с твоей стороны – заставить женщину конкурировать в любви с соперником, которого она просто не могла победить. Чужие земли. Далекие горизонты.

– Послушай, но ведь накануне свадьбы я дал тебе обещание относительно этих далеких горизонтов. И сдержал свое слово.

– Да. В физическом плане ты сдержал его. Ты больше не уехал. Но разве ты не говорил и не думал постоянно об одних только путешествиях?

– Gesù! И теперь ты решила упрекнуть меня в этом, Доната? Почти двадцать лет я был уступчив и покорен, как zerbino вон у той двери.

Я позволил тебе распоряжаться мной, решать за меня, где я должен быть и что делать. А теперь ты жалуешься, что я не дал тебе власти над моими воспоминаниями, мыслями и мечтами во сне и наяву? Так?

– Нет. Я не жалуюсь.

– Это не совсем точный ответ на вопрос, который я задал.

– Ты и сам ответил не на все вопросы, Марко, но я не настаиваю. – Она наконец отвела от меня свой скорбный взгляд и снова взялась за шитье. – Да и вообще, какой смысл теперь спорить? Ничего из этого больше не имеет значения.

И снова я остановился с раскрытым ртом и невысказанными словами – как много, оказывается, мы с женой не сказали друг другу. И еще раз задумчиво сделал пару кругов по комнате.

– Ты права, – сказал я наконец и вздохнул. – Мы оба уже стары. Все страсти, увлечения и раздоры остались позади. Мы миновали красоту опасности и опасность красоты. И что мы сделали в этой жизни правильно, а что – нет, уже больше не имеет значения.

Доната тоже вздохнула и снова склонилась над своим шитьем. Я остановился на какое-то время в задумчивости, наблюдая за ней с противоположного конца комнаты. Жена сидела у самого окна в лучах сентябрьского солнца. Солнце не слишком оживило угрюмый наряд Донаты, а лицо ее было опущено, но лучи играли в ее волосах. Было время, когда солнце заставляло ее локоны сверкать как золото, как спелое зерно. Теперь же ее опущенная голова поблескивала наподобие побитого первыми осенними морозами зерна в снопах – спокойным, вялым и тусклым светом.

– Сентябрь, – задумчиво произнес я, не сознавая, что говорю вслух.

– Что?

– Ничего, моя дорогая. – Я подошел к Донате, склонился и любовно, хотя и как-то по-отцовски, поцеловал макушку ее дорогой головки. – Что это ты сейчас делаешь?

– Parechio[272]. Небольшие украшения к свадьбе и для luno di miele. Я не суеверна и считаю, что нет ничего страшного в том, чтобы начать делать их заранее.

– Фантине повезло, что у нее такая заботливая мать.

Доната одарила меня бледной застенчивой улыбкой.

– Ты знаешь, Марко… Я только что подумала. То обещание, которое ты дал, – ты хорошо выполнял его, но срок уже почти вышел. Я имею в виду, Фантина скоро выйдет замуж, Беллела обручена, да и Мората уже почти совсем выросла. Если ты все еще хочешь куда-нибудь отправиться…

– Ты хочешь сказать, милая, что я уже снова близок к свободе, не так ли?

– Я добровольно отпускаю тебя. Но признаюсь, Марко, я никогда не понимала тебя. Что бы я ни говорила раньше, я совершенно не понимала тебя. Однако я все-таки тоже держу свое слово. Правда?

– Конечно, милая. И теперь я хорошенько обдумаю то, что ты сказала. После свадьбы Фантины я могу отправиться за границу – о, совсем ненадолго, – чтобы успеть вернуться к свадьбе Беллелы. Может, доберусь до Константинополя, повидаю своего двоюродного брата Нико, он уже тоже совсем старик. Да, пожалуй, можно съездить попутешествовать. Как только спина перестанет болеть.

– Тебя снова беспокоит спина? О, мой дорогой. И сильно болит?

– Niente, niente[273]. Так, время от времени, ничего страшного. Не о чем волноваться. А знаешь, моя дорогая девочка, однажды в Персии, а потом еще в Курдистане мне пришлось забираться на лошадь – нет, сначала это был верблюд – и ехать, несмотря на то что бандиты чуть не разбили мне голову дубиной. Возможно, я уже рассказывал тебе об этих случаях, и…