Путем чая. Путевые заметки в строчку и в столбик - [19]

В ответ на тост за «поверенного китов» кто-то из присутствующих принялся развивать тему культурного параллелизма. Сообщил, что читал книгу Владимира Тана-Богораза и тоже заметил, что у чукчей много общего с японцами. Попадаются похожие обычаи, ритуалы. «Верно я говорю, Юрий Сергеевич?» Рытхэу раздумчиво посмотрел на новоявленного этнографа. «Видите ли, у японцев члены якудза рубят себе мизинцы в доказательство верности боссу. А у нас все проще. Человек отморозил себе палец, у него началась гангрена. Он палец или сам отрубит, или попросит друга это сделать. Вот тебе и весь ритуал».

И все-таки определенное родство культур прослеживается, потому что Азия, как традиционный японский текст, читается сверху вниз, с севера на юг. Север – всему голова. Хорошо бы отправиться, как Басё, «по тропинкам севера». Совершить путешествие из Заполярья в Японию через Сахалин и Курилы, где мой отец, в молодости заядлый походник, провел два стройотрядовских лета. От тех студенческих поездок у папы остались рассказы на всю жизнь: зоны гигантизма, гейзеры, черный вулканический песок. Местные нравы, колоритные персонажи, обмен красной икры на спирт, встреча с бандитским авторитетом («Высыпали из какой-то подворотни, преградили нам дорогу. Человек десять. Я думал: конец. Ан нет, выходит дядечка в пиджачке, спрашивает: ребята, вы москвичи? Тогда позвольте с вами выпить. Тут же появляются стаканы. Разлили, выпили. Все, говорит, спасибо. Можете идти дальше»). Еще были истории про общение с косматыми айнами, с непримиримыми нивхами из поселка Некрасовка, про их лодки-амурки и долбленки из тымского тополя, халаты из сушеной рыбьей кожи. Нивхи верили, что Сахалин – огромный морской зверь, а тайга – его шерсть. Когда я болел, папа ставил мне банки и рассказывал про свои приключения. Потом я читал Чехова, но там про нивхов было мало, Антона Павловича больше интересовали каторжники. В младшем школьном возрасте сказки Владимира Санги или романы Юрия Рытхэу кажутся куда более увлекательными, чем путевые заметки Чехова. Из всего «Острова Сахалина» меня заинтересовала лишь одна часто повторявшаяся загадочная фраза: такой-то «отравился борцом». Тогда, как и сейчас, мои познания в ботанике оставляли желать лучшего.

– Пап, что это значит: «отравился борцом»?

– Ну как… вот ты видел когда-нибудь борцов сумо? Видел, какие они огромные? Представляешь, что будет, если такого съесть?

Я пытался представить себе сцену поедания сумоиста, и от этой босховской картинки по спине бежали мурашки, подгоняемые приятным чпоканьем банок.

* * *

Знатоки утверждают, что попасть на Чукотку из Нью-Йорка проще, чем из Москвы. В теплое время года рейсы на Аляску вылетают чуть ли не ежечасно: северные круизы на пятизвездочных лайнерах, стартующие из Анкориджа, пользуются большим спросом среди американских пенсионеров. Из Анкориджа или Фэрбенкса самолет доставляет вас в Ном, а оттуда через Берингов пролив вы запросто добираетесь до мыса Дежнева. Этот маршрут давно освоен туристами, на них и рассчитан. Стало быть, путешествие будет приятным и безопасным. Так я уговаривал сперва самого себя, а затем Аллу и наших друзей, Мишу с Викой. Никто из них мне не верил. Но в назначенный день мы все-таки вылетели в Анкоридж вместе с толпой обладателей билетов на круиз «Северные красоты», рыболовов, возмечтавших об аляскинской нельме, и походников, желающих разбить палатки в национальном парке Денали.

Есть две Аляски. Одна (южная) – цивилизованная, бледнолицая, заповедно-прекрасная, притягивающая посетителей со всего света. Парк Денали, фьорды Кенай, остров Кадьяк, Анкоридж, Сьюард, Уасилла. Вотчина Сары Пэйлин. От этой Аляски у меня остался на память один-единственный снимок, сделанный из самолета: снежные пики Чугачских гор, вид на землю с той высоты, где великие водоемы расстаются со своей безбрежностью, а горные массивы похожи на измятые тетрадные листы. Скомканная земля под сугробами облаков. Пилот, как водитель экскурсионного автобуса, объявлял достопримечательности. Справа по курсу – двуглавая гора Мак-Кинли, самая высокая в Северной Америке. Скоро мы приземлимся в Анкоридже. Купим сувенирную футболку с каким-нибудь бессмысленным изречением губернатора Сары и полетим дальше. Бывайте, попутчики-рыболовы, удачной вам нельмы.

– Они-то хоть едут туда, где красиво и много рыбы, – вздохнула Алла, – а мы, как всегда, черт знает куда.

– Они – туда, где красиво, а мы – туда, где интересно, – возразил я без уверенности, но с расстановкой.

– Я же говорю: черт знает куда. И, главное, зачем? Чтобы по возвращении ты мог сочинить стихи на тему «как я провел лето»? «На Аляске живут эскимосы, / нет ни Канта у них, ни Спинозы». Что-нибудь в этом духе. Но при чем тут я? Почему я должна тратить каждый отпуск на добычу литературного материала для Саши Стесина? Разве нельзя хоть раз отдохнуть, как нормальные люди?

Миша с Викой решили не встревать в наши семейные прения. Но потом, когда последние отчетливые воспоминания о «полярной экспедиции» уже затянутся пленкой смутного вымысла, друг Миша припомнит этот разговор, возьмет в руки гитару и воспоет мою придурь в капустническом варианте бардовской песни: «Люди едут за деньгами, люди едут за рогами, / добывают кто руду, кто бледный кварц… / А я еду, а я еду за стихами / и тяну с собою силой Аллу Шварц». За какими такими рогами? За пантами, понятное дело. Об этом дальневосточном промысле писал еще Чехов. Кстати, рога привезли и мы. Настоящие рога, сброшенные по весне северным оленем. Мы нашли их в тундре, и теперь они висят у нас в прихожей, служат вешалкой.