Путь в революцию. Воспоминания старой большевички. - [27]

За несколько дней, проведенных на пароходе, Ильич прочитал столько, сколько иной и за полгода не прочтет. Так я впервые столкнулась с изумлявшей многих способностью Ленина необычайно быстро схватывать содержание всякого печатного или рукописного труда, причем прочитанное усваивалось им не как мимолетное впечатление, а прочно, основательно, до мельчайших подробностей. В этом проявлялась колоссальная, ни с чем не сравнимая емкость его ума.

Заметила я тогда и другую особенность его характера: стремление использовать свое время с максимумом полезности. Пустой болтовни — просто так, для времяпрепровождения — он терпеть не мог и в этом отношении был неважным собеседником. Всю дорогу он читал, писал, занимался интересующим его делом. И только во время завтрака, обеда и ужина разговаривал просто так, без видимого дела. Впрочем, потребность в шутке в нем никогда не иссякала; юмор, смех он любил и всегда умел их понять и оценить. В связи с этим припоминается один веселый эпизод из тогдашнего путешествия.

Со мной в Минусинск ехала дочь жившего в Казачинском крестьянина Урбановича — Лена. Девочка эта была большой проказницей. Заметив, что Ильич целыми днями сосредоточенно сидит над книгой, совершенно не обращая внимания на окружающее, она решила над ним пошутить, никому об этом не сказав.

Лена надела чьи-то брюки, мужское пальто и шляпу, взяла тросточку, нацепила на нос пенсне — и неузнаваемо преобразилась в молодого человека. Едва наступили сумерки и Ленин вышел на палубу для вечерней прогулки, как за ним по пятам стала назойливо следовать какая-то странная личность.

Ленин, не видя возможности избавиться от такой внезапно возникшей «тени», прервал прогулку и, возмущенный, вернулся в каюту.

— Черт знает что, — сказал он, — даже и здесь шпионят!

Он хотел еще более возмутиться, заметив, что его преследователь вошел за ним в каюту; но Лена в это время быстро скинула маскарадное одеяние — и раздался общий смех. Веселее и заразительнее всех хохотал сам Ильич.

Медленно тянулся к югу пароход. Далеко позади остались красноярские «Столбы», на которых местная революционная молодежь вывела на самых неприступных и далеко заметных местах революционные лозунги, красовавшиеся там к бессильной злобе жандармов.

Примерно посреди пути у нас возникло непредвиденное затруднение. Стояли жаркие июльские дни, и Енисей изрядно обмелел. Пароход то и дело останавливался в поисках фарватера и намного отстал от расписания. У большинства пассажиров, рассчитывавших на то, что их поездка в Минусинск займет не более трех дней, пришел к концу запас продуктов. Буфета же никакого на борту не имелось. Приходилось потуже затягивать пояса — и все заволновались: как выйти из создавшегося положения? В те времена у крестьян не было в обычае выносить к пароходу продукты для продажи.

Всех выручил Ильич. Со своей всегдашней деликатностью и стремлением помочь людям он — во время очередной остановки из-за мели — заявил, что пойдет в расположенное на берегу село за продуктами.

— Захватите с собой корзинку, — предложила я ему.

— Она мне не понадобится, — сказал Ленин.

Тогда я стала настаивать:

— Возьмите меня с собой. Вы же один не донесете.

Но Ильич снова заявил:

— Не надо, — и, посмеиваясь, быстро скрылся в прибрежных зарослях.

Прошло несколько времени — и мы с палубы видим, как к реке приближается целое шествие. Впереди идет Владимир Ильич, а за ним тянутся вереницей крестьяне: кто с корзиной яиц, кто с мешком хлеба, кто с ведром молока… Пришли и остановились на берегу. Вся публика с парохода мигом бросилась раскупать продукты. Опасность «помереть с голодухи» миновала, и все пассажиры наперебой благодарили Ленина.

В Минусинск мы прибыли только на шестой день. Там мы распрощались. Владимир Ильич уехал в село Шушенское. Тоня с матерью отправились в село Тесинское, а я в свое Курагинское.

НА БЕРЕГАХ ТУБЫ

Село Курагинское, куда я прибыла, расположено на берегу притока Енисея, реки Тубы. По размерам оно значительно уступало Казачинскому. Жизнь в этом далеком от больших дорог уголке протекала тихо и незаметно. До моего приезда и последующего прибытия Пантелеймона Николаевича единственным ссыльным, находившимся тут, был Виктор Константинович Курнатовский. Я устроилась и начала работать в местной больнице.

В восьми-десяти верстах от Курагинского, в селе Тесле, проживала семья золотопромышленника Окулова. Старшая его дочь Екатерина Ивановна Окулова была социал-демократкой. После ареста в Петербурге за участие в революционной деятельности она отбывала некоторое время наказание в тюрьме, а затем была выслана на родину под надзор полиции. В ее судьбе было нечто общее с моей судьбой. Впрочем, и младшая дочь, и сын Окуловых были также настроены революционно.

В свободное время я с удовольствием посещала эту семью, и встречали меня там всегда радушно и гостеприимно. Молодежь занималась не только серьезными разговорами, но и устраивала веселые товарищеские вечеринки с обязательными танцами. Благодаря Окуловым я не чувствовала себя в Курагинском одинокой.

Месяца через полтора после моего переезда из Казачинского я получила от Пантелеймона Николаевича телеграмму. Он сообщал мне, что наконец-то добился перевода в Курагинское и выедет ко мне на пароходе «Модест». Я навела справки, когда должен прибыть в Минусинск этот пароход, и принялась ожидать его.