Путь Проклятого - [8]

Меня всегда спрашивали – а разве не важна свобода сама по себе? Отвечу им и себе – важна, но когда мне предлагают несвободу или смерть, я не выберу смерть. Потому, что смерть – это ничто. Это пустота, в которую, как в воды Стикса, навсегда канут судьбы и стремления целого народа. Оставшись в живых, ты всегда имеешь шанс изменить ход событий. Это небольшой шанс, но он есть. И евреи обрекают себя на вымирание, не желая признать, что временно отступить лучше, чем умереть навсегда!

Но я отвлекся, прости! Постараюсь более не прерывать повествования!

По словам моего гостя, Иешуа окружали двенадцать учеников, сопровождавшие его повсюду, которым он стал наставником и другом. Он ходил от синагоги к синагоге, от селения к селению, проповедуя, и привечал всех слушающих его, даже тех, кто потом обзывал его и гнал прочь – ведь для евреев нет пророка в своем городе. Те же, кто охотно воспринимал его истины, ходили вслед за ним, а иногда и впереди его, рассказывая об учении еще до того, как появлялся Га-Ноцри. Нравом своим и умением объяснять сложное самым простым, понятным каждому, языком он привлек не только многих евреев, но людей из других народов, в том числе эллинов и римлян, среди которых тоже появились его последователи. Их было немного, но они были. Евреи считали его машиахом, эллины же называли Христом, что на их языке означает то же, что машиах на нашем – Спаситель. Появление его в Ершалаиме на Пейсах вызвало ликование, он и вошел в Храм, как машиах, изгнав оттуда торговцев – где силой своих речей, где с помощью учеников своих, и храмовая стража не смогла противиться ему. Но когда молитва, которую он вознес в окружении учеников на Масличной горе, не дала ему желаемую силу, и Яхве не изгнал римлян из Израиля по его просьбе и с его помощью, народ охладел к нему.

Увидев, что арест Иешуа уже не грозит им бунтом, римляне, сговорившись с тогдашним первосвященником Каифой и его братом, распяли Га-Ноцри, как бунтовщика, вместе с другими преступниками-канаим.

Что удивительного, спросишь ты? Разве история казненного проповедника чем-то необычна? Отвечу тебе, сын. За свою жизнь я видел множество проповедников. Кое-кто надевал на себя маску пророка, кто-то выдавал себя за потомка древнего царского рода, кто-то просто призывал к бунту и неповиновению. Но смерть уровняла их. Слова их канули в безвременье, в безвестность, тела сгнили в безымянных могилах. Учения умерли вместе с учителями – идеи редко переживают своих создателей. Здесь же иначе – те, кто любил Га-Ноцри при жизни, не прекращают любить его и теперь.

Они рассказывают, что на третий день после смерти, он явился им живой, и вера их в его воскресение поистине чудесна хоть и бесконечно наивна. Общины последователей Га-Ноцри есть у нас в столице, и в Элладе, я уверен, что и в Александрии тоже. Исход евреев из Эрец-Израэль словно течение рек и ручьев разнесло идеи этого человека по Ойкумене, и чем больше гонений испытывают исповедующие нацрут, тем большую значимость обретает их учение.

Нерон, обвинивший малочисленных и практически неизвестных на тот момент последователей Иешуа в сожжении Рима, оказал им великую услугу, ибо ничто так не возвеличивает учение, как направленная свыше ненависть. Мог ли мудрец и философ из Нацрета, верующий иудей, проповедовавший любовь к ближнему и неприязнь к тем, кого считал захватчиками, помыслить о том, что кровопролитие и беспощадные убийства его соратников выведут учение минеев из забвения? Не в этом ли главная усмешка Бога, великая и злая ирония Яхве? История Га-Ноцри (а есть и подробности, изложенные мне Иегудой, о которых я, чтобы не утомлять тебя, умолчал!) достойна стать сюжетом для романа, драмы или исторического труда, и будь я хоть на десяток лет моложе, с удовольствием бы взялся за такой сюжет.

Но, увы…

В последнее время я не чувствую в себе сил начинать что-то новое, и прошу Бога дать мне время и возможность обдумать и поправить то, что уже написано. Но если Яхве продлит мои годы, то я обязательно запишу ее для последующих поколений. Наверное, Он не позволил мне умереть в Иотапате, дал дотянуть до почтенного возраста, сохраняя бойким стило и зоркими глаза, чтобы история нашего народа не умерла, даже если евреи, как народ, канут в вечность.

Я оставил миру написанные книги и, надеюсь, что они переживут меня на многие годы. Хорошо бы, чтобы соотечественники приняли труды моего ума с такой же легкостью, как некогда отвергли само имя Иосифа бен Матитьягу после падения Иотапаты. Любой выбор, сделанный нами, фатален, сын мой. Все поступки оставляют след, и ничего нельзя исправить. Ничего.

Буду заканчивать, сердце мое – боль в спине (о, это злосчастное падение с лошади у стен Ершалаима!) стала нестерпимой. Я прилягу, и остальное – писать осталось совсем немного – продиктую своему секретарю. Не удивляйся, почерк его будет тебе незнаком! Прокл, прослуживший мне почти пятнадцать лет, умер две недели назад. Скончался ночью, не пробудив никого из домашних ни словом, ни звуком. А ведь он был на десять лет младше меня.

Не подумай дурного – я не жалуюсь и не стараюсь обмануть судьбу! Но как же мне не хочется умирать, когда еще можно столько сделать! Смерти не боятся лишь фанатики и дураки, а человек любит жить, потому что это главный дар Яхве, вдохнувшего душу в кусок глины. И так не хочется снова становиться глиной прежде времени… Но кто знает, что нам отмерено? Что есть «прежде времени»?