Путь наверх - [91]

Выпив две рюмки рома, я перешел в большой зал, находившийся по соседству. У стойки не было свободных мест, а у меня ныли ноги, но я перешел в зал не поэтому. Причина моего перемещения сидела у входа, за крайним столиком: как только я увидел ее, я понял, что это единственное средство, которое я еще не испробовал, единственное, что способно помочь мне дотянуть вечер до конца.

Ей было около двадцати лет, у нее были завитые светлые волосы и маленькие руки; она была довольно хорошенькой, но в лице ее чего-то не хватало, как если бы у природы не достало плоти, чтобы сделать ее облик по-настоящему женственным. Заметив, что я смотрю на нее, она улыбнулась. Мне не очень понравилась эта улыбка: казалось, бледная кожа вот-вот лопнет. Но в подобных случаях не приходится быть очень разборчивым: в мирное время совсем не так легко подцепить девушку, как думают иные почтенные люди. И кроме того, в ней было что-то внезапно пробудившее во мне давно забытые юношеские ощущения: желание, которое наполовину было любопытством,— стыдное и манящее стремление увидеть, как она выглядит без одежды.

Я подсел к ней.

— Я вас не очень стеснил?

Она захихикала.

— Тут места хватит.

Я предложил ей сигарету.

— Очень вам благодарна,— сказала она.— Ах, какой красивенький портсигар! — Она погладила серебряную крышку, задев по пути мою руку длинными тонкими пальцами с очень длинными красными ногтями.— Вы не здешний, правда?

— Я из Дафтона. Коммивояжер.

— Чем торгуете?

— Дамским бельем,— сказал я.

Она рассмеялась, и я заметил, что передние зубы у нее испорчены.

— С вами надо держать ухо востро,— сказала она.— А вы не подарите мне образчик?

— Если будете умницей,— сказал я.— Что будем пить?

— Портеру, пожалуйста.

— Обойдемся без пива,— сказал я.— Лучше чего-нибудь покрепче. Я на этой неделе продал тысячу пар трико.

— Вот нахал,— сказала она.

Тем не менее она выпила рюмку джина, и еще одну, и потом еще, а потом коньяку, и вскоре мы уже сидели обнявшись, придвигаясь друг к другу все ближе и ближе и в то же время оставаясь далекими: в минуту просветления, когда мутная волна коньяка и желания еще не совсем захлестнула меня, я понял, что каждый из нас ощущает только себя. Но по крайней мере я не думал об Элис. Она больше не ползала по проселку Корби, и лохмотья кожи не свисали ей на лицо. Да и вообще ее никогда не было, она вообще не рождалась на свет; и Джо Лэмптона тоже не было, а был лишь коммивояжер из Дафтона, проводивший вечерок с забористой девчонкой.

Было, по-видимому, около половины девятого, когда я почувствовал, что в зале воцарилась зловещая тишина. Я поднял голову,— возле нас стоял какой-то молодой человек и сердито хмурился. У него было лицо, словно сошедшее с фотографии, какими полна желтая пресса: выпученные глаза, бесцветные волосы, бесформенные, расплывчатые черты, вялый рот. На нем был голубой двубортный пиджак такого залихватского покроя, что он чем-то напоминал дамское платье с глубоким вырезом; голубой галстук из искусственного шелка переливался как чешуйчатый. В эту минуту он наслаждался тем чувством, которое, как он знал из тысячи фильмов и журналов, именуется праведным гневом: его девушка была ему неверна.

— Идем,— сказал он.— Идем, Мэйвис.

— Отвяжись,— сказала она.— Нам было так хорошо, пока ты не явился.

Она вынула пудреницу и принялась пудрить нос. Он схватил ее за руки.

— А ну, брось! — сказал он.— Я не по своей вине опоздал. Меня оставили на сверхурочную.

Я смотрел на него, раздумывая, уступить ему девушку или нет. Как ни был я пьян, мне вовсе не хотелось, чтобы меня избили в кабаке на Бирмингемском шоссе. Но он не был призовым боксером: правда, он не уступал мне в росте, однако шириной плеч он был обязан ватной прокладке и в нем чувствовалась какая-то слабина,— словом, один из тех, кто живет всю жизнь с незатвердевшими костями.

— Не приставай к ней,— сказал я.

— А ты кто такой?

— Джек Уэйлс.

— В первый раз слышу.

— Так оно и должно быть.— Я поднялся.— Ты слышал, что я сказал.— Моя рука, словно сама по себе, обшаривала стол, пока не наткнулась на пустую пивную кружку.

Кругом стояла такая тишина, что можно было услышать, как пролетит муха. За соседним столом сидели пожилые супруги, одетые довольно бедно, но прилично,— они бросали на нас испуганные взгляды. Муж был маленький и костлявый, а у жены был крошечный рот пуговкой и очки в светлой роговой оправе. Помню, что мне стало их жаль, и в то же время во мне нарастала ярость, такая же холодная и тяжелая — и в потенции такая же зазубренная и смертоносная,— как пивная кружка.

— Отпусти ее руки!

Я поднял пивную кружку, словно собираясь ударить ею об стол. Он разжал пальцы, и девушка вырвала у него руку. Пудреница упала, и над ней поднялось маленькое облачко пудры. Он повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел. В зале возобновился обычный шум, и все случившиеся было тотчас забыто.

— Я вовсе с ним и не гуляю, Джек,— сказала она.— Надоел он мне до смерти. Думает, что может мною командовать потому лишь, что я раза два ходила с ним на танцы.

— Зато он нас познакомил,— заметил я.— Мэйвис. Это имя очень идет тебе, детка.