Путь наверх - [8]

3

Я проснулся в три часа дня и не сразу понял, где нахожусь. За окном светило солнце — теплое, хотя и не яркое, цвета ямайского рома. На вишневом дереве сидел черный дрозд. Он был такой гладкий и блестящий, словно искупался в оливковом масле, а ярко-желтый клюв его напомнил мне своим цветом чашку, из которой я пил утром кофе. Когда я выглянул из окна, дрозд запел, но он почему-то не доводил до конца ни одного колена, обрывая их внезапно, словно ему не хватало дыхания. Видно, это был дрозд-самоучка.

Когда я спустился вниз, миссис Томпсон на кухне раскатывала тесто для печенья. Кухня была просторная, светлая, чистая. На электрической плите имелся распределительный щиток, словно на бомбардировщике. Можно было не сомневаться, что в этой кухне содержимое каждой жестяной коробки строго соответствует надписи на ней и что все ножи наточены и вся кухонная утварь — от сбивалки для яиц до выжималки для лимонов — содержится в безукоризненном порядке. Вместе с тем эта комната выглядела не менее весело, чем цветастый передник миссис Томпсон, и напоминала кадр из какой-то семейной кинокомедии. В такой кухне не чувствуешь себя непрошеным гостем — здесь не может быть позорных маленьких секретов вроде засаленного посудного полотенца или забитого отбросами стока раковины.

— Я пойду поброжу по магазинам, Джоан,— сказал я.— Не нужно ли и вам чего-нибудь?

— Нет, ничего. Спасибо,— сказала она.— Почти все лучшие магазины — возле рынка. Доедете туда на автобусе. Остановка здесь совсем рядом. Это междугородный автобус, и ходит он раз в полчаса. Между прочим, ваш продовольственный отдел находится в ратуше. Не кажется ли вам, что я кладезь всяких полезных сведений? — Она взяла кусок сыра и принялась натирать его на терке.

— Что это будет? — спросил я.

— Узнаете в шесть часов вечера,— ответила она.— Надеюсь, это будет нечто восхитительное, но учтите: я ничего не обещаю.— Она бросила на меня равнодушно-ласковый взгляд.— Приятно, что снова надо заботиться о двух мужчинах.

Я вышел на Орлиное шоссе. Дом Томпсонов, как я убедился, внимательнее оглядевшись вокруг, не был расположен в самой высокой точке Уорли или улицы. Выше по Орлиному шоссе стояло еще одно здание — многоквартирный дом из железобетона и стекла, в котором стекло преобладало над железобетоном. А шоссе Сент-Клэр, от которого ответвлялось Орлиное шоссе, уходило еще выше по склону холма — по меньшей мере на четверть мили.

Дома здесь представляли собой довольно пеструю смесь самых разнообразных стилей — от бревенчатых коттеджей с решетчатыми окнами до претенциозных зданий, в белых стенах, зеленых крышах и вычурных чугунных оградах которых мне почудилось что-то испанское. Без сомнения, человеку, знающему толк в архитектурных ансамблях, все это показалось бы, вероятно, каким-то кошмаром, но я не воспринимал Уорли с эстетической точки зрения. Перед моими глазами еще маячил Дафтон: сросшиеся друг с другом домишки с уборными во дворе, дым, от которого вечно першит в горле и чистая рубашка через два-три часа становится черной, и, наконец, никогда не покидающее тебя ощущение, что все это вроде инсценировки романа Диккенса «Тяжелые времена», в которой ты обречен принимать участие. А на Орлином шоссе мне нравилась свежая краска, и новая каменная кладка домов, и то, что при каждом доме есть гараж, и это ощущение благополучия и достатка, приятно бодрящее, как глоток коктейля. Те, кто живет в каком-нибудь Бате и имеет приличный годовой доход, сочтут меня, возможно, наивным болваном, но те, кому приходилось жить в город вроде Дафтона, поймут это чувство легкости и свободы, которое я испытал в тот погожий сентябрьский день словно вдоволь надышавшись кислородом.

Ратуша представляла собой довольно причудливую смесь готики и неоклассицизма в духе Палладио, с зубчатыми стенами, башенками, колоннами и каменными львами. Она несколько напоминала дафтонскую ратушу — так же, впрочем, как и сотни других.

Шагнув за порог, я сразу почувствовал знакомый запах административного учреждения: запах теплых батарей центрального отопления, натертых полов и карболки. Два дня я не дышал этим воздухом и начал уже забывать, какое гнетущее впечатление оставляет этот «запах успеха и угодничества», как охарактеризовал его Чарлз.

Продовольственный отдел ничем не отличался от дафтонского. Длинный прилавок, дощатые столы, картотечные ящики и пестрые плакаты, призывающие к осторожности на дорогах, призывающие сдавать кровь, призывающие вступать в армию. И хотя отдел являлся частью муниципалитета, у него был свой собственный неповторимый запах: здесь пахло, как в магазине канцелярских принадлежностей и одновременно как в кондитерской.

В отделе было пусто — если не считать двух девушек за прилавком. Та, что постарше, темноглазая, пухленькая, повернулась ко мне.

— Вы будете работать у нас в казначействе? — спросила она.— Я видела вашу фотографию в «Курьере». Впрочем, в жизни вы куда интереснее. Не правда ли, Берил?

— Он неотразим,— сказала Берил. Она нахально уставилась на меня. У нее было неоформившееся детское личико и плоская как у подростка грудь, но в ее манере держаться было что-то откровенно вызывающее и бесстыдное, словно, получая школьный аттестат, она сдала и специальный экзамен по всем вопросам, касающимся мужского пола.