Путь на Индигирку - [51]

XI

С каждым движением рычага легонько поскрипывал привальный брус. Слухом своим, руками, всем напрягшимся телом я ощутил громадную тяжесть баржи, повисшей на домкратах. «Костры» под ее днищем, видимо, сдвинулись с места на подтаявшем от воды льду и рассыпались.

— Чуток, еще чуток… — покрикивал Луконин, показывая рукой вверх. — Не рви, робя, полегоньку, поскладнее, гуртом!..

Я нажимал на рычаг, пот стекал из-под шапки, вытирать его со лба и щек было некогда, руки немели, но и отдыхать было нельзя.

Гринь на санях подвозил короткие бревешки. Вскоре около баржи выросла куча городков.

С другого борта, расплескивая воду, кто-то спустился под баржу. Из-под днища к нам высунулся Данилов с мертвенно посеревшим лицом, губы синели от холода или волнения.

— Давай! — сказал он Луконину, указывая на городки. И тут же неуверенно спросил: — Ладна?

— Клади колодцы, — сказал Луконин и, широко расставив ноги, с размаху нагнувшись, схватил и подал ему городок. Женщины стали подкидывать городки Луконину, тот, не мешкая, совал их под баржу. К борту подсела. Наталья, дождалась, когда Данилов выглянул наружу.

— Вылезьте с Федей… — сказала она, сложив руки ладошка к ладошке и уткнув их в подбородок. — Вылезьте оба, Коля… Женщины говорят, упадет баржа…

— Нельзя, Наталья, — спокойно, ласково- ответил Данилов. — «Костры» нада выкладывать… Ладна, Наталья?

Луконин стоял, нагнувшись, с бревном в руках и, как ни странно, не прерывал их разговора, мешавшего работать и ему, и Данилову. Наталья уткнулась лицом в припухшие, надсадно красные от мороза маленькие свои ладони и замерла.

— Остерегись, — сказал Луконин и легонько отодвинул ее плечом.

Она вскочила и кинулась к бревешкам. Выхватила из груды за один конец тяжелый городок и поволокла его по снегу к борту, сама подала Данилову.

— Уйди, Наташа, — негромко сказал Луконин, — не бабье дело. Баржа осадку даст, придавит.

— Давай городки, — крикнул Данилов из-под баржи.

Луконин тоже полез под днище, и. Наталья подала ему свой городок.

— На домкратах стой! — послышался из-под баржи глуховатый возглас Луконина.

— Стоим!.. Стоим!.. Будь надежен!.. — раздались дружные возгласы.

— Стоим!.. — безотчетно, с опозданием крикнул и я.

Под баржу полезло еще несколько человек, работа пошла бойчее.

Я заглянул под баржу. Воды поубавилось, обнажился грязный ноздреватый лед, лишь в промоинах вода еще плескалась под ногами переползающих с городками в руках рабочих. Видно, взрывами пробили широкий сток и вода уходила в Индигирку, не успевая скапливаться в ледяной чаше, где стояла баржа. Городки почти все уже были спущены под ее днище, лишь несколько бревешек валялось у борта. Вылез Луконин, отстранил протянутый ему кем-то городок. Вслед за ним выкарабкались наружу и остальные, и среди них Семенов, Данилов и Федор.

Домкраты убрали. Буднично, неторопливо, словно ничего особенного и не было, разошлись по домам, кто переодеться, кто поесть — выскочили в протоку голодными. В этот же день, просушив одежду в моей полотняной комнатке, Семенов уехал в Абый. Он получил сведения об эпидемии гриппа, его присутствие в райкоме было совершенно необходимым. Так ему и не удалось поговорить с Даниловым.

Я все не мог успокоиться после аврала. На следующий день опять спустился в протоку, прошагал к ее устью, заглянул под баржу. Ледяная чаша была совершенно сухой, промороженной, нижние бревешки «костров», выложенных под всем днищем, впаялись в лед намертво. Наледная вода исчезла так же внезапно, как и появилась.

Уже несколько дней никак у меня не получалась подборка из заметок рабочих о социалистическом соревновании, которую надо было организовать по заданию редактора. Не мог я найти какой-то главной мысли, которой были бы подчинены все заметки подборки. История с наледью сначала показалась мне вполне достойным сюжетом, и я не раз ходил на Индигирку, следил за тем, как расширяют канаву, и, взяв лом, сам помогал рабочим. Но после того как отстояли баржу, я понял, что это будут лишь рассказы о происшествии, об аварийной ситуации — и не больше. Событие яркое, впечатляющее, как сказал бы Рябов, но где же та будничная, внешне мало приметная работа, которой каждодневно живем все мы и в которой и надо искать социалистическое начало соревнования?

Разыскал в протоке Луконина. Вместе с ним работал Данилов, боцман возобновил свое шефство. Они подгоняли по месту на стальной стотонной барже новый привальный брус. Кажется, и не вспоминали об опасности, которой вчера оба подвергались, неторопливо переговаривались, как сподручнее взяться за тяжелый брус, где подтесать, в какое место ударить, чтобы вернее осадить. Присматриваясь к их ладной работе, я дождался перекура. Когда присели они рядом на желтоватое лиственничное бревно, спросил у Луконина:

— Страшно было вчера под баржей?

— Как тако страшно? — не понял Луконин.

— Придавить могло… Осторожно надо было, не всем сразу лезть, — заметил я, надеясь разговорить Луконина, выяснить, как он относится к мужеству своих товарищей.

Луконин молча потягивал «козью ножку», щурился от едкого дымка. Отвел цигарку в сторону, глянул на меня спокойным-спокойным взглядом.