Путь на Грумант - [19]

Если в современных лоциях на отрезке пути от Сосновца до Святого Носа нет надежных укрытий, то в поморских книгах «мест для ухода» судов обозначено немало. Получается, зря мы бежали от непогоды до этой проходной салмы. Можно было свернуть раньше, у Даниловой Потычи, где как раз «стоят от полуношников», то есть северовосточных ветров. Или не проскакивать мимо По-нойской Лахты, а «заходить: от Красного носу в север о землю чисто, ити за остров; стоят на салмы у острова. А на середины есть баклыш обсыхает, а в губы стоят под наволоком на обсушки; прям Лахты в мори пески обсыхают с наволоками наравни. Под Корабелной нос ити о наволок праве песков в полводы, от Красного носу лева песков ити, в полводы пустит; стоят прям човруя, толко якоря худо держат; за остров ити праве острова, в полводы пустит; стоят за островом на салмы на обсушки». Но кто знал, кто знал…

Итак, рано утром 4 июля, к концу нашей с Дмитриевым «собачьей вахты» от ноля до четырех часов, решили продолжить маршрут. За сутки после аврала ребята успели отоспаться, и с подъемом очередной вахты снялись с якоря. Я же по крутому трапу в шесть ступенек спустился в казенку и мгновенно уснул, так и не стянув с закоченевших ног резиновые сапоги, а лишь с трудом заставив себя скинуть с плеч рокан и мокрую фуфайку. Сказались усталость и нервное напряжение. О качке разговор особый — во всяком случае на этот раз встал без синяков, набитых о деревянные переборки узкой казенки. Постельное же белье, выданное перед отходом, так и осталось неиспользованным за все дни плавания…

Пока отдыхал — на палубе уже собрался весь экипаж. Дмитриев так и не ложился, памятуя, что «путь-дорога честна не сном, а заботою». Оно и верно — кому как не кормщику следовать этой поговорке. Течения и ветры, отливы и приливы, едва заметный взводень над водопойминой — все мотает себе на редкий рыжий ус Виктор, вглядываясь в близкий костистый берег. У него действительно есть какое-то шестое чувство, выработанное за годы плаваний в Беломорье. Спокойный в, казалось бы, критических ситуациях, Дмитриев, наоборот, бывал чересчур нервным в на первый взгляд пустячных вопросах. И, в чем нам предстоит убедиться, тем самым неоднократно выручал команду.

Помню, как однажды начало замолаживать — наносить туман. Виктор же, наказав не менять курс и разбудить его через час, ушел в казенку. Без видимых ориентиров мы стали слегка паниковать, решили определить скорость коча, бросая спички с носа судна и замеряя время их прохождения за кормой: где-то впереди по карте был обозначен выступающий в море мыс. Запутавшись в расчетах, все же не посмели тревожить кормщика. А он через час сам поднялся на палубу и, взглянув по сторонам, спокойно переложил руль, направив коч к берегу. И вскоре в редеющем тумане открылась по траверзу оконечность того мыса. Что это, интуиция? Наверное, да, но интуиция или шестое чувство, основанные на многолетнем опыте и постоянном нервном напряжении. Здесь приходится решать не арифметическую задачку со спичками и заданной длиной коча, а вкладывать в совершеннейший компьютер человеческого мозга десятки и сотни отправных данных, среди которых решающей может стать не длина, а цвет волны…

Кстати, в тот день цвет воды заметно изменился — от белесой и грязно-синей она приобрела чистый темно-зеленый оттенок. Остался за кормой и пологий Терский берег, уступив место уходящим в море скалам, в распадках которых по оврагам невидимых рек и ручейков лежали грязные бинты снега.

— Понойские лудки, — подсказал Дмитриев, отхлебывая горячий чай, который мы разлили по кружкам из установленного на палубе самовара.

— А как узнал?

— А водицы забортной зачерпнул, — усмехнулся он, хитро поглядывая на ребят, как бы приглашал всех к полушутливому разговору о старых поморских секретах. Может, это лишь байки, которые любо потравить в свободные минуты, но уверен — опытный кормщик по вкусу воды с закрытыми глазами определял местоположение коча. Правда, для этого приходилось испить не одну кружку той соленой водицы, меняющей не только цвет, но и вкус вблизи впадающих в море рек. И, надо сказать, все мы регулярно совершали этот ритуал: поднимаясь на палубу, я предусмотрительно нацедил полкружки воды из бидона, чтоб умыться и зубы почистить. Так Дмитриев пристыдил. Нельзя, говорит, быть таким расточительным. Кончилась прибрежная прогулка вокруг Соловков. Вылей, мол, питьевую воду в самовар, а сам умывайся забортной — кто его знает, сколько еще дней в море бедовать придется…

Что добавить к его словам? Лишь одно: у Понойских лудок беломорская водица несолона на вкус и почти пригодна для питья. При желании можете проверить сами…

Да, любо потравить байки в свободную минуту, пока в меру шибкий попутный ветер гонит коч вдоль побережья. Но трудно настроиться на лирический лад при виде этих безжизненных мест с остовами догнивающих факторий и становищ. Когда-то село Поной было районным центром, а колхоз «Север» имел животноводческую ферму, свинарник, овчарню, пять рыболовецких бригад и два оленьих стада до пяти тысяч животных. И еще в семидесятые годы, когда закрывали колхоз, на его счету оставалось около двух миллионов рублей. В чью же бедовую голову пришла мысль записать Поной в число неперспективных? Этот вопрос и сейчас далеко не риторический: лично я могу пофамильно назвать тех, кто поставил крест на селе. Нет, не поморский путный крест, дабы о себе след оставить и сотоварищам дорогу указать, а всего лишь галочку-закорючку под списком подлежащих ликвидации деревень. И они, руководители теперь уже отнюдь не районного масштаба, продолжают вершить судьбами людей, чьи прадеды кровью и потом обживали этот суровый край.