Путь на Амальтею. Стажеры - [13]

– Это суп? – осведомился он.

– Oui, monsieur, – печально сказал Моллар. – Въермишелль.

– И как суп? – спросил Дауге. – Хорошё-о?

– Хорошё-о, – сказал Моллар и стал собирать с себя вермишель.

– Я очень люблю суп, – пояснил Дауге. – И всегда интересуюсь как.

Моллар вздохнул и улыбнулся.

– Больше нет суп, – сказал он. – Это биль очень горячий суп. Но это биль уже не кипьяток.

– Боже мой! – сказал Дауге и все-таки захохотал.

Моллар тоже засмеялся.

– Да! – закричал он. – Это биль очень забавно, но очень неудобно, и суп пропал весь.

Юрковский захрипел. Лицо его перекосилось и налилось кровью. Дауге встревоженно повернулся к нему.

– Вольдемар сильно ушибся? – спросил Моллар. Вытянув шею, он с опасливым любопытством глядел на Юрковского.

– Вольдемара ударило током, – сказал Дауге. Он больше не улыбался.

– Но что произошло? – сказал Моллар. – Било так неудобно…

Юрковский перестал хрипеть, сел и, страшно скалясь, стал копаться в нагрудном кармане куртки.

– Что с тобой, Володька? – растерянно спросил Дауге.

– Вольдемар не может говорить, – тихо сказал Моллар.

Юрковский торопливо закивал, вытащил авторучку и блокнот и стал писать, дергая головой.

– Ты успокойся, Володя, – пробормотал Дауге. – Это немедленно пройдет.

– Это пройдет, – подтвердил Моллар. – Со мною тоже било так. Биль очень большой ток, и потом все прошло.

Юрковский отдал блокнот Дауге, снова лег и прикрыл глаза.

– «Говорить не могу», – с трудом разобрал Дауге. – Ты не волнуйся, Володя, это пройдет.

Юрковский нетерпеливо дернулся.

– Так. Сейчас. «Как Алексей и пилоты? Как корабль?» Не знаю, – растерянно сказал Дауге и поглядел на люк в рубку. – Фу, черт, я обо всем забыл.

Юрковский мотнул головой и тоже посмотрел на люк в рубку.

– Я узнаю́, – сказал Моллар. – Я все сейчас буду познать.

Он встал с кресла, но люк распахнулся, и в кают-компанию шагнул капитан Быков, огромный, взъерошенный, с ненормально лиловым носом и иссиня-черным синяком над правой бровью. Он оглядел всех свирепыми маленькими глазками, подошел к столу, уперся в стол кулаками и сказал:

– Почему пассажиры не в амортизаторах?

Это было сказано негромко, но так, что Шарль Моллар сразу перестал радостно улыбаться. Наступила короткая тяжелая тишина, и Дауге неловко, кривовато усмехнулся и стал глядеть в сторону, а Юрковский снова прикрыл глаза. «А дела-то неважные», – подумал Юрковский. Он хорошо знал Быкова.

– Когда на этом корабле будет дисциплина? – сказал Быков.

Пассажиры молчали.

– Мальчишки, – сказал Быков с отвращением и сел. – Бедлам. Что с вами, мсье Моллар? – спросил он устало.

– Это суп, – с готовностью сказал Моллар. – Я немедленно пойду почиститься.

– Подождите, мсье Моллар, – сказал Быков.

– Кх… де мы? – прохрипел Юрковский.

– Падаем, – коротко сказал Быков.

Юрковский вздрогнул и поднялся.

– Кх… уда? – спросил он. Он ждал этого, но все-таки вздрогнул.

– В Юпитер, – сказал Быков. Он не смотрел на планетологов. Он смотрел на Моллара. Ему было очень жалко Моллара. Моллар был в первом своем настоящем космическом рейсе, и его очень ждали на Амальтее. Моллар был замечательным радиооптиком.

– О, – сказал Моллар, – в Юпитер?

– Да. – Быков помолчал, ощупывая синяк на лбу. – Отражатель разбит. Контроль отражателя разбит. В корабле восемнадцать пробоин.

– Гореть будем? – быстро спросил Дауге.

– Пока не знаю. Михаил считает. Может быть, не сгорим.

Он замолчал. Моллар сказал:

– Пойду почиститься.

– Погодите, Шарль, – сказал Быков. – Товарищи, вы хорошо поняли, что я сказал? Мы падаем в Юпитер.

– Поняли, – сказал Дауге.

– Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь, – сказал Моллар.

Быков искоса глядел на него, не отрываясь.

– Х-хорошо ска-азано, – сказал Юрковский.

– C’est le mot[2], – сказал Моллар. Он улыбался. – Можно… Можно я все-таки пойду чистить себя?

– Да, идите, – медленно сказал Быков.

Моллар повернулся и пошел из кают-компании. Все глядели ему вслед. Они услышали, как в коридоре он запел слабым, но приятным голосом.

– Что он поет? – спросил Быков. Моллар никогда не пел раньше.

Дауге прислушался и стал переводить:

– «Две ласточки целуются за окном моего звездолета. В пустоте-те-те-те. И как их туда занесло. Они очень любили друг друга и сиганули туда полюбоваться на звезды. Тра-ля-ля. И какое вам дело до них». Что-то в этом роде.

– Тра-ля-ля, – задумчиво сказал Быков. – Здорово.

– Т-ты п-пе-ереводишь, к-как ЛИАНТО, – сказал Юрковский. – «С-сиганули» – ш-шедевр.

Быков поглядел на него с изумлением.

– Ты что это, Владимир? – спросил он. – Что с тобой?

– З-заика н-на-а всю жизнь, – ответил Юрковский, усмехаясь.

– Его ударило током, – сказал тихо Дауге.

Быков пожевал губами.

– Ничего, – сказал он. – Не мы первые. Бывало и похуже.

Он знал, что хуже еще никогда не бывало. Ни с ним, ни с планетологами.

Из полуоткрытого люка раздался голос Михаила Антоновича:

– Алешенька, готово!

– Поди сюда, – сказал Быков.

Михаил Антонович, толстый и исцарапанный, ввалился в кают-компанию. Он был без рубашки и лоснился от пота.

– Ух, как тут у вас холодно! – сказал он, обхватывая толстую грудь короткими пухлыми ручками. – А в рубке ужасно жарко.

– Давай, Михаил, – нетерпеливо сказал Быков.