Путь колеса - [8]

— Они заслуживали своей участи, — сказала она с убеждением. — Они шипели и злились, когда Диркс внушал им, что мы поступаем правильно, если грабим их за попытку купить любовь. Их было легче грабить, чем целовать. Только один старик согласился с Дирксом и признал грабеж правильным. Но именно на нем мы поскользнулись, потому что Диркс пожадничал, когда получал деньги по его чековой книжке, и вместо трех нолей написал шесть. Его арестовали в кассе. И хотя он говорил, что нашел чеки на улице, и старик также молчал про грабеж, ему дали одиннадцать месяцев.

— Старик не стал мстить, — сказала Анна. — Это значит, что Диркс действительно сумел убедить его.

— Он не стал мстить, потому что иначе ему пришлось бы рассказать, где и как он был ограблен, — поправила Гверра. — Он мне понравился в первый момент. Он с такой искренностью сказал: «Так мне и надо! Я, старый дурак, позволил себе вообразить»… Но на суде, когда Диркса увели, он заговорил со мной иначе. Я ему нравлюсь. Он ищет меня, хоть и говорит, что ничего от меня не ждет…

Американская блокада помешала Анне узнать, чем кончилась история Гверры.

5. В СТАЦИОНАРНОМ ЛЕЧЕНИИ НЕ НУЖДАЕТСЯ

Даррель не вернулся в Клифтон. Анна напрасно ждала его. Вместо него, через много дней, пришел номер местной газеты с извещением о падении в океан аэроплана 66К215, принадлежавшего Даррелю. Сообщалось, что аппарат летел в направлении на Ньюфаундленд, был трижды опрошен патрулем заградительной линии, не дал ответа и был сбит в воду. Пилот и аэроплан погибли в волнах.

Смерть Дарреля отмечалась в газете лишь как факт хроники происшествий. Никто не вспомнил по этому случаю, что он был человек науки и за ним числились изобретения. Магнус Даррель задолго до смерти был забыт в науке.

Анну удивило, что ее отец погиб на пути в Америку, куда он не собирался лететь. Он должен был знать, что на пути его встретит заградительный отряд. Он был осторожен. Анна помнила случай из детских лет, когда они с отцом перелетали во внутренней Азии чью-то неписанную границу и также попали под артиллерийский обстрел. Они ушли тогда невредимыми, но Анна видела, что отец был серьезно обеспокоен.

— Ты боишься? — спросила она его.

— Боюсь, — признался Даррель. — И за тебя, и за себя.

— Значит, ты трус?

— Я не трус, — ответил Даррель, добросовестно подумав, — но я не могу умереть раньше времени. Я еще должен жить.

О чем он думал, когда летел на верную смерть под пули заградительной линии? Не значило ли это, что ему уже незачем было беречь себя, что он считал свою жизнь конченной.

В номере газеты, извещавшем о его смерти, на другой странице было еще одно сообщение с океана: о странном явлении на океане — об огромном столбе воды, движущемся в направлении на Америку.

Анна читала и эти строки, но ей никогда не приходило в голову, что между этими двумя сообщениями есть какая-нибудь связь.

Лист блокнота с цифрами полки и ящика, последний исписанный Даррелем лист, лежал на столе с самого верху, и Анна, прибирая кабинет отца перед тем, как запереть его на замок, постаралась оставить бумаги на тех самых местах, куда их положил отец.

Работа ее отца была ей непонятна, но в детстве она питала к ней больше почтения. Когда-то, когда она была маленькой девочкой, она спросила отца: зачем ему нужен танарий, и он, приноравливаясь к ее детскому пониманию, рассказал ей сказку о маленьком камешке, который ему надо найти, чтобы стать обладателем неисчерпаемой силы. Этот камешек в его руках должен был осчастливить человечество. Впоследствии, из учебника химии, она узнала, как много людей сложили головы в погоне за разными химерическими камешками, и ей стало казаться, что ее отец также принадлежит к этим обреченным людям. Отец, замкнутый и редко бывавший дома, жил особенной жизнью, и Анна не делала попыток проникнуть в нее.

Они снова сблизились во время войны, но это уже была близость людей, вместе переживающих голод и подземную жизнь. Даррель в это время был капризным стариком, желавшим продолжать работу во что бы то ни стало и требовавшим от Анны пищи и ухода. Анне было с ним много хлопот.

Он удивлял Анну еще тем, что в это время впервые в жизни стал интересоваться общественными делами. До тех пор он считал, что это чужая сфера, специальность других людей, которые обойдутся и без него, и в пятьдесят шесть лет, очутившись в захватывающей и меняющейся обстановке, представлял собой пример неподготовленности и позднего усвоения социальных доктрин.

Он начал с шовинизма, поддавшись газетным призывам, и на улицах с светлой улыбкой провожал на фронт правительственные войска. Люди в толпе говорили о враге, которого надо сокрушить, и он сочувственно слушал их. Он сам думал так же. Разница была та, что его собеседники, окончив говорить, мирно расходились по домам, а он при этом думал о нескольких килограммах гелидия, которые он успел накопить и которые можно было пустить по любой линии.

Был случай, когда он уже оделся, чтобы идти в военное министерство и предложить свои услуги.

— Это мой долг, — говорил он. — Я сын своей страны. И если на нас напали, я не могу оставаться в стороне.