Путь к Вавилону - [13]

Он больше не может писать. Ему не о чем писать. Совсем.

***

Ривен вообще никогда не отличался терпением, и его успехи в попытках научиться ходить — как бы бурно ни восхваляли их «инструктора», Дуди с сестрой Коухен, — для него самого были подобны успехам при проходке тоннеля через горный массив швейной иголкой. Ривен ужасно злился и раздражался, смутно осознавая, что его пребывание в Бичфилде подходит к концу. Такие мысли страшили его. Он даже представить себе не мог, что будет потом.

Ничего, мы все обдумаем в будущем году. Этот уже на исходе.

— Уже на Рождество, сэр, вы у нас сможете совершать забеги на длинные дистанции; если кто из сестер станет вас доставать, вы всегда сумеете спастись бегством, — изрек Дуди, наблюдая, как Ривен ковыляет по коридору со своей ходовой рамой. — Впрочем, сдается мне, Энн и так никого к вам не подпустит, — с хитрющей ухмылкой добавил он.

Ривен остановился и обернулся.

— Хватит юродствовать, Дуди. Я теперь шлеп-нога на железных болтах, и мне следует привыкать к этой дряни.

Дуди замотал головой.

— Идиотина. Должно быть, вам при падении головку зашибло.

Ривен, шатаясь, как пьяный, толкал раму вперед.

— Я… не могу, Дуд.

Дуди сменил тон.

— Тогда, похоже, нам с вами опять предстоит нализаться, сэр. Вы сейчас вряд ли в том состоянии, чтобы всю ночь напролет танцевать.

Интересно, когда-нибудь я смогу танцевать?

Он решительно опустил раму и подтянул за ней свои ноги.

Пелена белизны, покрывавшая горы, постепенно опускаясь к морю, сходила на нет. Море сияло в лучах зимнего солнца, беззвучно мерцая под замершим без движения холодным пространством. Он вдыхал студеный воздух. Снег под ногами тихонько поскрипывал в тишине. Его ушибы болели.

— Бла-Бейнн, Сгарр-Алисдайр, Сгарр-нан-Гиллеан… — мелодичным голоском проговорила девушка, указывая рукой, затянутой в перчатку, на зазубренные ледяные пики, что громоздились вокруг. Названия звучали как языческое моление.

Ривен пристально поглядел на нее. Лицо ее раскраснелось на морозце, в карих глазах мерцали искорки, влажные губы слегка приоткрылись.

Перехватив его взгляд, она вдруг зарделась.

— Знаете, это невежливо — так откровенно пялиться. — Но она продолжала улыбаться:

— Наверное, — ответил он просто, — но меня впечатляет пейзаж… с тобой.

Они рассмеялись; смех их слышали горы. Ему хотелось прикоснуться к ее лицу, но он заставил себя отвести глаза, чтобы невольно не выдать взглядом напряжения своих мыслей.

— А шумный и суматошный Белфаст далеко-далеко отсюда, — сказал он, глядя, как пар их дыхания растворяется в морозном воздухе.

— Угу, — сказала она. — Я вообще не люблю города. Ненавижу их. Даже Эдинбург. А Лондон — особенно. Горы и море, они у меня в крови. Я пропитана ими насквозь. Настоящая девчонка со Ская.

— Девчонка со Ская, — повторил он, точно опробуя слова. Звучало великолепно.

Она развернулась, — снег скрипнул под ногами — и указала рукой на восток.

— Вон, видишь Бла-Бейнн? Который нависает над Слайгаханской долиной, а она прорезает Квиллины насквозь. Там, где долина открывается к морю, находится старое пастбище, Кемасанари, и там у отца есть небольшой домик. Это лучшее место на свете. Никаких дорог, только тропинка, что проходит под хребтом к Торрину. Я там провожу каждое лето.

— Я его видел. Останавливался неподалеку, по дороге в Гленбриттл, — Ривен выдавил кривую улыбку. — Дул такой ветер, что дождь летел горизонтально, а если встать лицом к морю, то нельзя было дышать.

Она улыбнулась.

— Да уж. Здесь приходится ко всему быть готовым.

На этот раз побуждение было неодолимым: он прикоснулся к ее щеке, провел ладонью по волосам.

— Мне бы очень хотелось жить здесь и не возвращаться на юг. Чтоб мне незачем было возвращаться.

Она смотрела на него с улыбкой, которую он успел уже изучить. Застенчивая, заговорщическая улыбка: один уголок рта немного приподнят. Она легонько коснулась пластыря у него на лбу.

— Тогда погости здесь еще, — сказала она.

***

Бичфилд потихонечку продвигался к Рождеству через темное средоточие зимы, и даже больные прониклись тем, что зовется праздничным настроением. Ривен, впрочем, держался особняком, не принимая участия в хлопотах. С отвращением он наблюдал за тем, с каким воодушевлением больничные старички взялись за изготовление бумажных гирлянд и прочей ерунды. Он теперь проводил много времени, сидя у какого-нибудь окна, выходившего на реку, с нечитанной книгой на коленях, стараясь по возможности избегать доброжелательного внимания персонала — даже Дуди. Чтобы не думать о Сгарр Диге, он думал о вершинах, что были и выше, и дальше.

«К востоку от западного хребта, севернее сурового моря, земля горбилась холмами и ниспадала в Долы и моховые низины, заросшие вереском. Пастухи в Долах пасли стада, крестьяне обрабатывали ячменные поля — житницы хлеба и пива. Жители Долов держались особняком и сходились друг с другом только для купли-продажи, а зимой еще — чтобы защитить дома от волков и иного изголодавшегося зверья. В каждом Доле была своя древняя крепость: у слияния рек или на тучной земле. Эти крепости, опоясанные торфяным валом и каменной стеной, строили еще первые поселенцы — пришельцы с севера. У жителей каждого Дола был свой Рорим, — оплот и твердыня, — дом властителя Дола и его войска. Воины Долов сражались со Снежными Исполинами, гриффешами, оборотнями и прочими тварями, которых немногим доводилось видеть вблизи, — лишь мельком, за темным окном, глухой ночью…»