Путь к сердцу. Баал - [71]

Аля не просто печалилась – страдала, – и не могла понять, чего боится больше? Собственного поведения (что нашло на нее вчера?) или же возвращения хозяина? И если первое было объяснимо: между женщиной и мужчиной всегда может случиться притяжение (оно и случилось), то второе – возвращение Баала – что принесет оно?

Кружили, как вороны, черные мысли.

Он выгонит тебя. Придет и скажет – уходи.

А она не хотела уходить, не теперь. Боялась этого странного желания и того, что ей тоскливо без него и пусто. Его нет, а ей хочется плакать, ей хочется его назад – лишь бы был рядом, лишь бы ходил, стучал молотком, лишь бы просто… присутствовал.

Впервые в жизни Алеста изливала любовь в тоске – думала, такое невозможно. Жалела себя, почти ненавидела, что пропустила странный момент – момент осознания неизбежного. Она хотела быть рядом с кем-то. Сильно.

С ним, с Баалом.

Дурочка-дурочка-дурочка.

А он приедет и теперь, наверное, прогонит.

Обед не сварен; солнце перевалило через зенит.

Как быть дальше, что делать?

Еще два часа в бессмысленном кружении по дому, в тревогах и сомнениях – а на сердце все тяжелее, все сложнее разобраться в собственных чувствах. Ведь раньше хотела уйти, ждала, пока пройдут две недели, почему не ждет теперь?

К горлу подкатывала истерика; дрожали ладони.

В какой-то момент Алька не выдержала – сдернула с подушки наволочку, сложила ее вчетверо и вышла на улицу, в пустой двор. Постояла на крыльце, потерянная, затем шагнула на тропинку. Подошла к покосившемуся забору, перекинула через нее ткань, расправила ее, постояла так с минуту. Затем двинулась дальше.

Еще никогда она не бывала у соседки – не было ни необходимости, ни повода, а теперь пришла. Постучала в дверь, не зная, что сказать, лишь кивнула, когда открыли.

А ее не стали спрашивать лишнего – бросили: «проходи».

Усадили за стол, налили чай, сочувственно посмотрели.

– Вы чего – поругались? Думаешь, я зря здесь живу? Тоже поругалась со своим когда-то. Эй, послушай, ну, бывает. Как поругались, так и помиритесь… Ну, не реви, не реви…

А Алька уже не могла – рыдала. Закрыв лицо ладонями, сидела на чужом стуле и сотрясалась от плача, от накатившего ощущения горя, неизбежной беды, от того, что внутри прорвало.

– Не реви. Образуется.

И ее потрепала по плечу женская рука.

(Спустя несколько минут).

– Он не такой, он не страшный…

– Может быть.

– Ты его просто не знаешь!

– А ты? Знаешь его?

И гнетущая тишина. Распухшие красные веки, закапанный слезами чай.

– Хочу узнать.

– Дорожка это непростая, девочка. За любовью гонимся, настигаем, а удержать не знаем как. Ты, главное, головы не теряй, – тяжелый вздох, – так и себя потерять недолго. А уж с таким, как он… Он же замкнутый очень, – ты не обижайся только, – дикий.

– Дикий, – кивнула Алька.

И почему-то улыбнулась.

* * *

Раньше бы он сделал иначе – попросту не вернулся бы.

Теперь не мог – что-то изменилось. Понимал простую вещь: если они сделают вид, что ничего не случилось, и будут игнорировать взаимное притяжение, то умаются оба. Она – от тревоги и непонимания, он – от похоти, и потому этим вечером Баал принял странное для себя решение – он позволит им сблизиться. Хотя бы физически. Просто не будет лгать, не будет лелеять ложных надежд, но и отталкивать не будет – впервые в жизни осознанно позволит себе быть с кем-то. Пусть и временно.

Все объяснит, будет честен, а там либо пусть принимают таким, каков есть, либо отказываются от предложенного.

Зато без лжи.

Всю жизнь он избегал отношений, ненавидел разборки, терпеть не мог эмоциональные «скрепки», а тут переступил через себя.

Вечер; Нордейл все дальше, хижина все ближе.

И будь, что будет.

Вернувшись в дом на окраине, Баал обшарил в поисках еды холодильник, что-то съел, затем налил себе оставшегося в бутылке кваса и опустился на скрипучий стул. Долго смотрел в окно, за которым пали на луга сумерки, даже на крыльцо не шел курить – мучился.

В комнатах тихо, но Регносцирос присутствие гостьи ощущал кожей – она сидела в собственной спальне, – тоже не выходила, чего-то боялась. Его? Нет, вроде бы, не его. Себя? Своей тяги к нему?

В груди свербело от непонятных чувств.

А он, оказывается, соскучился по этому месту – несколько часов отсутствовал, а уже затосковал. С Алестой здесь стало иначе: уютней, теплее – он незаметно для себя отогрелся. И пахло здесь по-другому: травами с окна, жиром от плиты, выполосканной в порошке, сохнущей на краешке ведра тряпкой.

В какой-то момент в коридоре послышались шаги.

– Я не варила сегодня ничего, ты извини.

Голос робкий, тихий, глаза в пол.

– В холодильнике полно еды.

– Да, там со вчера осталось…

– Я все нашел.

Она потопталась на пороге, будто ожидая чего-то, потом ушла.

Он вновь остался один. Наедине со своими мыслями, тягучей тоской и сомнениями.

Может, он уже не нужен ей? Поняла вчера, что не по нраву, одумалась? Значит, все пойдет по-старому, как он изначально и хотел, – просто доживут вместе две недели, «добудут», а после отправит ее прочь от себя – в мир, навстречу вольной жизни.

Будет скучать, конечно, но, наверное, не по самой Алесте – не по ее мягкому телу, которого никогда не коснется, и теплым глазам, – а по чему-то несбыточному, по мечтам, что изначально не имели шанса когда-либо воплотиться. По пальцам, гладящим его затылок, по доброй улыбке на губах, по напевам, что все эти дни слышались вокруг крыльца.